Зоськина печатня, устроительня и преподавальня

Я, наверное, как ни фига не молодой художник скажу, что условно «золотой век» в культурной жизни Новосибирска — начало нулевых. Почему? Может, конечно, потому что именно у меня было множество «движняков» и открытий в это время, но есть и аргументы.

Во-первых, были еще какие-то независимые галереи, которые продавали что-то не вполне попсовое или антикварное, как сейчас. И там проходили выставки, но не только картин, а вполне даже современного искусства. Как-то в целом художественных событий было больше: и музыки, и выставок, и всяких полуподвальных форматов. Иногда это выплескивалось и в официальное пространство. Инициаторами этих процессов выступали не институции, а отдельные люди или группы людей, процесс был хаотичный и дикий, но живой и вполне разносторонний. Думаю, все это произошло на волне какого-то нового открытия возможного разнообразия высказываний и появления доступных площадок, хоть и полуподвалов, но не контролируемых никакими инстанциями. И веры в то, что у искусства Новосибирска есть какое-то будущее, а не только возможный отъезд в Москву наиболее удачливых из общей массы. Тогда работала галерея Чернова, не такая попсовая, как теперь. Был центр Кондратюка, и там все время что-то странное проходило. Были активны «Синие носы» и группа «Космонавты». Я помню несколько фестивалей современного искусства и даже попытки сделать их регулярными, которые инициировали сами художники. Тогда основным двигателем прогресса был Константин Скотников. Были галерея White CuBe, галерея «Зеленая пирамида», клуб «Черная Вдова» — все это функционировало в том числе как площадки для художников с современным контекстом. Какие-то «движняки» проходили прямо в мастерских Чернова и Гребенникова и Андрея Курченко. Была грантовая поддержка фонда Сороса и еще каких-то, художники ездили в Берлин, Словению, может еще куда, я не все знаю.

Не было такого давящего авторитета Москвы, там тогда еще не сформировалась своя структура кураторов и образовательных форматов, которые работают с совриском, было какое-то ощущение относительной открытости и равенства. Но довольно скоро, в ногу с идущими кризисами, город в целом стал хиреть и отъезжать в провинцию, особенно на фоне цветущей столицы. Для художников, которые чего-то хотели, возникли единственные возможные дороги — Москва или Питер. В этом городе стали делать что-то только с прицелом на портфолио и возможность уехать благодаря этому. Даже люди, которые долго работали здесь, стали постепенно отъезжать в столицы. Меня лично «доканал» отъезд Романа Столяра, который просто кучу сил положил на развитие в Новосибирске современной импровизационной музыки. У него был пост, почему он уехал. Последние 15 лет я смотрю, как народ уезжает, начинания сворачиваются, так и не заколосившись, и машу платочком.

То есть город деградирует в культурном плане, конечно, учитывая тот веселый и амбициозный старт начала нулевых. Ну и, если смотреть не только локально на город, а на весь художественный процесс в России, то у нас нет никакого современного образования, в то время как в столицах уже десятки форматов, никакого кураторского института. Срок жизни куратора в городе год-два, ну три, как активного деятеля, потом он либо все бросает, либо уезжает. Радует только осознанное построение горизонтальных связей, которое в последние два-три года стало особо активно развиваться, причем не изолированно в одном городе, а через всю Сибирь — я думаю ими и спасемся, может быть.

Если говорить про культурный код города, то есть несколько мнений. Мое, что Новосибирск — это город-вокзал. Нет никакой идентичности. Люди приезжают из более мелких городов, а местные уезжают в столицы, все движется и течет, все постоянно ждут и ничего не делает на постоянку. Ты всегда как бы уже на чемоданах и как бы уехал. Почти все известные деятели города либо приехали сюда взрослыми и сделали что-то, либо сделали и тут же уехали, либо уехали, а потом сделали, но не тут. Мне кажется, это какая-то уникальная черта города, что он не держит, может даже изгоняет, делает невозможным жизнь в какой-то момент, он как дыра или воронка. Здесь большой потенциал, но реализуется этот потенциал где-то в другом географическом месте. И в чем дело, в управлении ли, которому действительно нет дела до культуры совсем, либо это какая-то метафизика или геомагнитная аномалия — фиг знает. Это, наверное, не город в прямом смысле. Это транспортный узел. Этот дух здорово выражала улица Фабричная, посему я ее так любила. Ты все время слышишь, как едут фуры, и днем и ночью.

Как организатор я начала делать что-то именно с «Графита науки» — это наш первый опыт. Просто нам надоело, что в Новосибирске ничего не происходит, и мы решили, что если хотим «движняка», надо делать самим. Хотя куча художников только рисует — когда мы всех тянули нам помогать, люди говорили: «Это круто, что вы делаете, но я не хочу быть организатором, а поучаствую с удовольствием».

И да, я не понимаю, как заниматься творчеством и на это жить, хотя есть удачливые художники, и у них выходит, но их реально единицы. Я всегда занималась творчеством между зарабатыванием денег, и многие так и живут. Не только в России, но и везде.

Я не знаю насчет социальных лифтов для региональных художников. Вроде есть какие-то гранты и работа в этом направлении. Но я четко вижу, что если ты правда хочешь делать что-то серьезное, современное, актуальное, участвовать в художественной жизни нормальной и быть хоть немного востребованным и покупаемым, надо прямо завтра бежать в кассу и покупать билет в Москву или на худой конец в Питер и там только и работать, хоть зубами цепляться. И тебе точно будет тяжелее и сложнее, чем местным там, особенно в Москве, потому что сложно будет пробиться, тебя будут теснить спинами как неместного, понаехавшего, чужого. Разве что удастся перебраться по учебе или гранту «Гаража», например. В регионах жизни нет, с каждым днем ее все меньше, она все беднее, а самые мотивированные уезжают пачками. Такие дела.

Печатная графика мне нравится, наверное, потому же, почему нравится и фотография. За процесс. За последовательность и непредсказуемость результата. За техногенность и технологичность. За то, что некая пластинка способна создавать неожиданный совершенно рисунок или фактуру на бумаге. Это что-то сродни алхимии. Рисовать тоже интересно, но как-то слишком просто. Люблю замороченные процессы. А живопись совсем не люблю, поэтому вот — печатная графика!

Само увлечение печатью началось давно. Еще в 2000 году сделала первые линогравюры, печатала ложкой. Потом все это долго висело на заднем плане, и мне пассивно хотелось продолжить. В 2016-м подруга пригласила в арт-пространство и сказала: «Хочу, чтобы ты чему-то учила людей, все равно чему. Учи тому, что самой больше всего хочется». Так началась «Зоськина печатня».

Начали с мастер-классов по линогравюре — это гравюра, матрица для которой режется на линолеуме. Самая простая техника, отлично реализуется в домашних условиях. Но сама я больше люблю глубокую печать — это офорт, сухая игла, коллаграфия. Для нее нужен офортный станок. Денег на него собирали вскладчину на день рождения, занимала в долг, потом отдавала. Купила станок в Томске, привезли газелью и поставили в студии. Назвали его Иван Федорович, в честь первопечатника Ивана Федорова.

К тому времени, как я собралась что-то дополнительное узнать, последний художник, владеющий офортом, уехал из Новосибирска. Была еще студия «Назимко», туда не хотелось из-за сильного академизма и равнения на XVIII век. Но и она скоро закрылась. Так что училась исключительно по интернету, по видео и текстам западных товарищей — наши графики изрядно молчаливы в интернете. Также выписывала иностранные книжки с Amazon — это оказалось самым полезным. Куча техник, которыми владеют ребята на Западе, в России вообще неизвестны или редко применяются, у нас в основном все по классике, как пришло из XVIII века.

Например, моя любимая техника коллаграфия, когда она печатается, как глубокая печать. Меня именно она потрясла на триеннале графики в Новосибирске, когда я ее в первый раз увидела у иностранных авторов. Очень богатая на всякие эффекты. Чтобы ей научиться, пришлось книгу из Великобритании заказывать. Много в ней работаю, наверное, так и осталась любимой. Или вот последняя техника, которой мы учились и трясли всех, от англичан до японцев. Это литография на дереве или мокулито. Ее вообще изобрели в 40-х годах XX века. В России из известных мне художников в ней не работает никто. Есть крутая художница из Киева — Оксана Стратийчук, она большая профи в этом деле, тоже помогала нам осваивать ее.

Наверное, многие, кто в Новосибирске сейчас печатают, учились у меня, кроме одной хорошей художницы — Яны Богдановой, которая работает в ксилографии и училась в Красноярске. Может, еще кого-то и не знаю, но они и не всплывают. Но вообще я бы сказала, что художников, которые мыслят себя именно в печатной графике и много в ней работают, трое: Маша Гнучевская занимается линогравюрой, Янина Болдырева много своих последних проектов сделала в печатной графике, и, собственно, я. Наш коворкинг в Академгородке, бывшую «Зоськину печать», тоже стоит упомянуть. Там художницы не всегда к печатной графике обращаются, что как раз нормально и естественно для современного художника. Но, конечно, они все тоже владеют и работают в этом медиуме. Это Настя Сереткина, Ольга Посух, Ира Коротаева, Юля Левыкина, Маша Мамонтова и Надя Максина. Собственно, все из состава «Грязных женщин».

В Красноярске Саня Закиров печатает огромные многоцветные линогравюры, В Томске несколько художников обращаются к этой технике, но никого системно ей пользующегося как главным инструментом назвать не могу, может и не знаю. В Иркутске тоже для меня тишина, как и в Омске. Это, конечно, про тех, кого знаю и кто интересен. Потому что и в Омске, и в Красноярске скорее большие серьезные академические школы печатной графики, всякие мастера, их последователи и ученики.

На самом деле не все, но большинство девушек из нашей группы декларировали себя как феминистки до проекта «Грязные женщины». Остальные просто подтянулись, потому что никто из нас не может отрицать гендерное неравенство, просто не у всех это было предметом постоянного интереса.

Для меня искусство, завязанное на теме гендера, было как раз табуировано. Но не как запретная тема, а как аспект личного отношения. Я всегда полагала, что художник — это прежде всего человек, а уже потом мужчина или женщина, и старалась быть предельно последовательной в этом вопросе, в выборе тем и способов. Поэтому обращение к этой теме для меня было как раз новым взглядом и попыткой с ней поработать. И для меня большим откровением и неожиданностью была такая мощная реакция, такая востребованность разговора об этом — это было вдохновляюще. Я не предполагала, что у Новосибирска в этом месте так «болит», наверное, потому что лично в моей жизни отголоски этой проблемы или комплекса проблем были минимальными, хотя я о них, конечно, знала, но не предполагала, что это имеет столь массовый характер.

И, конечно, выставка «Грязных женщин» сделала всех нас видимыми. Это именно эффект острой, очень актуальной темы так сработал. Выставись мы с этим же, например, в центре Европы, вряд ли эту выставку кто-нибудь бы заметил. А здесь, среди общего молчания, наши слова прозвучали громко. Но мы не про это думали, а именно про саму тему, про то, что здесь про нее мало кто говорит, и вышло это из запрета на наших выставках демонстрировать гравюры с обнаженным телом, что в XXI веке было сильно странно и неожиданно для нас. Это было толчком, появилась идея выставки с цензурированными картинками, а когда возник фестиваль «48 часов Новосибирск», то стало понятно, что тема глубже и актуальнее и надо расширить высказывание.

Что касается моего андрогинного образа, то он как раз про то, что искусство бесполо. И я вообще никогда не мыслила себя в категориях женщины и женственности, я представляла себя именно человеком как бы без особого пола и всякой сопутствующей специфики. Наверное, поэтому мне было сперва сложно включиться в тему с «Грязными женщинами». Я на все это смотрела как бы со стороны обозревателя. Думаю, я и сейчас так смотрю, остро не ощущая на себе неравенства. Но это неравенство мне стало сильно видно сейчас в обществе — это важная тема для разговора и для искусства. Может и не вполне моя, а может иногда и моя, но я гораздо сильнее сегодня чувствую актуальность и необходимость высказываний, в том числе и художественных на эту тему.

До этого проекта я не участвовала ни в каких феминистских и даже просто женских проектах, не специально, а просто это были какие-то параллельные пути. Но между первым и вторым проектом «Грязных женщин» я участвовала в выставке женщин-художниц в Томске в рамках фестиваля «Снежи». Раньше, наверное, отказалась бы, потому что для меня принципиально было, что не может быть женского или мужского искусства, но угол зрения изменился, и я стала понимать такой формат и его причину.

Работ в феминистской тематике у меня немного. И, наверное, даже не все работы в наших проектах у меня вышли феминистскими. Это потому, что вообще для меня непривычно брать острые социальные темы и четко их артикулировать как лозунг или как мнение. Меня всегда интересовали темы, связанные с внутренними процессами, со сдвигами сознания, с наслоением времени, сумеречными состояниями человека или процессом узнавания себя, самоопределения. Это все скорее из области психологии и философии, а не остросоциальное.

Я уехала с семьей в июне. Станок мой большой, «Иван Федорович», остался в коворкинге в Академе. С собой я взяла маленький переносной. Может мы еще с моим любимым большим пересечемся и будем плодотворно работать, пока не знаю, как и когда. «Графит науки» пока на паузе. Мы не можем рисовать муралы на отвлеченную научную тему, когда такое происходит. А на другую тематику нам не дадут, даже кисточку окунуть не успеем. «fab.8» и коворкинг в Академе надеюсь будут продолжать жить и функционировать, пока есть кому за них отвечать. Лишь половина «Грязных женщин», даже меньшая часть, покинули страну, а коворкеров и того больше осталось. На фабричке в «fab.8» пока Оля Таирова и Янина Болдырева, студию набросков подхватили ребята, а печатню Маша Гнучевская взяла на себя. Хочется, чтобы это жило, насколько возможно.