Сегодня в Красноярске объявляют результаты премии SCAN Awards — не исключено, что в номинации «Художник года» она достанется нашему сегодняшнему герою. Гриша Шаров — человек, который четыре года назад придумал один из самых неотразимых концептов в сибирском искусстве: фестиваль уличного искусства «Один за всех», в рамках которого он сам — четыре сезона! — делал в Братске работы, придуманные другими стрит-арт художниками. Пользуемся номинацией на SCAN как поводом поговорить с художником обо всем на свете — о долговечности арт-объекта в суровой городской среде, о жизненных развилках, рисованию по ТЗ, маленьких улучшениях на районе и необходимости диалога.
ЧАСТО ЛЮДИ ДУМАЮТ, ЧТО СТРИТ-АРТ — ЭТО ТАКАЯ УЛИЧНАЯ ТУСОВКА, «СНИКЕРС УРБАНИЯ 2007»
Мы знаем тебя по списку номинантов на премию «Инновации». Как ты пришел в искусство?
После фестиваля «Один за всех» довольно много людей думает, что я куратор и не занимаюсь собственной художественной практикой. А я много лет рисовал, четыре-пять, и в какой-то момент подумал: что-то я один занимаюсь этим в Братске и не вписан в контекст, не дружу с художниками, меня не зовут на проекты, я вообще слабо понимаю, как это устроено. Чтобы это все исправить, я решил сделать фестиваль. В городе люди поймут, что такое стрит-арт, появится куча работ топовых художников.
Как это обычно происходит: идешь в администрацию, ищешь спонсоров, это все согласуется. И в таком городе, как Братск, получился бы рядовой фестиваль, таких в стране очень много. Мне таким фестивалем быть не хотелось. И я подумал — сделаю это несогласованно. Я видел пример «Карт-бланша», прекрасный образец — он не согласуется, ребята сами находят деньги, продают свои холсты, ищут спонсоров без требований промо. Встал вопрос: откуда взять денег? Везти-то двадцать человек, а это приличная сумма! Окей, вторым «Карт-бланшем» стать мне тоже не суждено.
Я хотел, чтобы в Братске появилось много работ топовых ребят, и подумал: «А че, круто будет, если я придумаю в их стиле, не спрашивая, сделаю в Братске, опубликую не под своим аккаунтом» Мне казалось, что это взорвет всех. Представляешь, как удивился бы условный Вова Абих, узнав, что его работа появились в Братске, но он ее не делал. Соединяя эти две идеи, я понял, что можно их попросить придумать, а я...
От идеи пиратства ты отказался, получается?
Пиратство — это когда ты воруешь готовое. А тут ты вроде как стиль воруешь — а это гораздо сложнее: не быть художником, но при этом в его стиле придумать работу, чтобы ее фиг отличить можно было. Вот давай сделаем сейчас работу Бэнкси, но возникает вопрос — а придумать и нарисовать так классно как Бэнкси ты сможешь? Это гораздо сложнее, чем фестиваль «Один за всех».
Вопрос об авторстве — это всегда интересная тема. Если ты как дизайнер своруешь стиль другого дизайнера, ты получишь штраф. В мире уличного искусства так же?
По дизайну — за копирование стиля никто тебе ничего не предъявит, а если логотип скопируешь, тогда да. В мире искусства — я вот не парился об авторском праве. Если бы я сделал в стиле Вовы Абиха работы, я бы точно не парился, что я нарушил. Но пару раз я присутствовал при таких разговорах — один художник сделал работу шрифтом, напоминающим шрифт Ильи Мозги. И там случился бесконечный диалог, что так нельзя делать. Мне показалось это смешным — почему нет? Тем более шрифты были стандартные, какой-нибудь Arial. Много было недовольных, типа — как так можно, вот человек много лет работал над своим стилем, и тут приходит какой-то левый чувак! Если бы он пытался этот холст продать под видом Мозги, тогда бы я понял, в чем его выгода. А так не понимаю.
Согласовывать места под работы на фестивале для ребят — это тру или не тру?
Я вообще не про это же. Мне кажется, все эти разговоры как раз от граффитосов, от ребят, которые пытаются быть «тру».
А «тру» существует еще сегодня, или это уже архивное понятие?
Для них, мне кажется, существует, я с просто с ними совсем не общаюсь. Это параллельная вселенная. Очень часто люди, которые не находятся внутри и мало знают про уличное искусство, думают, что граффитосы и стрит-артисты как будто одно целое. Как будто они еще до сих пор на скейтах катаются, стритбол играют, рэп читают — уличная тусовка типа «Сникерс Урбания 2007».
Мир стрит-арта — это просто художники, которые выбрали медиум «город». Они вообще про улицу ничего не знают — про баллоны вот эти, респиратор, широкие штаны. Многие из них даже баллонами не умеют пользоваться; я плохо пользуюсь баллонами. Для меня тру или не тру — это вообще не разговор; я никогда не пытался им быть.
Мне просто неинтересно часто делать согласованные работы, особенно когда это целый фестиваль. Почему я и говорю, что часто ты не знаешь, что в соседних городах есть какой-то фестиваль. Потому что они неинтересные, настолько они без яиц; они вот с этими договорились и с этими, и с этими, и там от художника ничего не осталось вообще. И работы абсолютно инертные, а самое главное, с ними ничего нельзя сделать. Муралы практически никогда не перекрашивают, особенно если там какая-то значимая фигура нарисована. Это все, п***ец. Вы с ней навеки. Это будет висеть всегда, это будет облупляться. Поэтому они никому и не интересны, кроме, может быть, местных жителей.
Я вижу, что в Братске сейчас начали рисовать муралы. Это впечатляет людей, которые меня вообще не понимают. Они считают, что я конченный, что я вообще творю какую-то дичь. У них просто такой уровень насмотренности. Им классно, потому что они первый раз увидели муралы. У нас есть такой Андрей Артемьев, он в прошлом году там нарисовал три или четыре мурала: большинство из них просто картинки, скачанные из интернета, красивые картинки. Но и это всех впечатляет — потому что они, ну, красивые.
Но пройдет время, я уверен, эта тема выгорит так же, как и в других городах. Просто сейчас уровень насмотренности Братска такой. И я для них, для большинства, какой-то, ну, дебил — просто вышел, что он там делает вообще.
Мир стрит-арта — это просто художники, которые выбрали медиум «город». Они вообще про улицу ничего не знают — про баллоны вот эти, респиратор, широкие штаны. Многие из них даже баллонами не умеют пользоваться; я плохо пользуюсь баллонами.
Ты говоришь, что фестивали муралов неинтересные — а твой фестиваль какой?
Ой, я же не отстаиваю позицию, что есть что-то для всех абсолютно интересное. Я просто про себя говорю.
Ну, тогда с точки зрения тебя — какой фестиваль интересный?
Ну вот партизанский фестиваль интересный. Чуваки реально выходят и делают работы, которые они могут себе позволить сделать. «Карт-бланш», я в прошлом году ездил на «ПростФест» в Омске.
А чем это интереснее, чем фестивали муралов?
Ну это искренне: люди приезжают, рисуют то, что хотят. Ну и понятно, что в принципе на такие фестивали часто делаются какие-то остросоциальные, политические истории. Такое в принципе невозможно на фестивале муралов или каких-то там паблик арт-стрит фестивалях.
При этом фестивалей муралов количественно больше, чем «настоящих» уличных фестивалей. На твой взгляд, почему они так популярны?
Во-первых, большой, иллюстративный рисунок — это красиво. Вот река, вот медведь, вот озеро Байкал. Такие штуки, просто красивые открыточные истории — это понятно и это впечатляет обывателя. Мне просто неинтересно на это долго смотреть.
Во-вторых, естественно, что такие большие массовые штуки, их возможно нарисовать только согласовано. Партизанские фестивали, как «Карт-бланш» и «ПростФест», они не муралы рисуют — они делают маленькие работы, которые можно за полчасика сделать и уйти. Это более понятный путь, естественно — чем закончится фестиваль, который ни с кем не согласован, никто никогда не знает. А тут все понятно: если все согласовано, все сделано, это закончится муралом. Он вот здесь появится, будет висеть 20 лет, все. Как в школу ходить: вот первый класс, второй, третий, все понятно, чем дело кончится. Кончится последним звонком. Также и здесь: есть инициативная группа, она должна сходить в администрацию города, найти спонсоров, найти стенки, привезти художников, художники должны согласовать эскизы, потом должны вышку поднять. Такая история, она большинству людей ближе.
МОЖНО ПО РОГАМ ПОЛУЧИТЬ, А МОЖНО И СДЕЛАТЬ ЧТО-ТО КРУТОЕ
Ребята, которые красивые картинки рисуют — им вообще все ок. Они хотят большую картинку где-то нарисовать, и им за это все еще потом заплатят, закажут вышку и все такое. У них никаких противоречий внутренних не случается.
В этом году фестиваль муралов «Неделя уличного искусства» проводил свой форум в Новокузнецке. Как ты там оказался?
Они просто свозили людей, которые занимаются организацией фестивалей уличного искусства в стране, в одну точку, чтобы обменяться опытом. И в целом это было довольно полезно — потому что неважно, какой у тебя фестиваль, согласованный или не согласованный, муралов или чего угодно, но вы во многом сталкиваетесь с одними и теми же проблемами. Кто-то рассказывал про то, как взаимодействовать со СМИ, например. Ко мне очень часто приходят СМИ, мне в принципе полезно было узнать, как с журналистами общаться, чтобы получалось ок.
Прости, но какие проблемы могут быть в общении с журналистами у уличного художника?
Дофига! Вот я, делая свой фестиваль, например, делаю его не только для себя — мне важно было, чтоб город понял, что такое уличное искусство, появилась какая-то насмотренность, чтобы увидели каких-то авторов и все такое. Поэтому я взял себе за правило, что буду со всеми журналистами охотно общаться. Если я свой рисунок делаю, я зачастую могу не взаимодействовать с ними, говорю, что знать никого не хочу — особенно если приходят какие-то странные СМИ. А тут я уже решил, что буду популяризировать эту тему, вот прям хочешь не хочешь, но давай этим будем заниматься. У меня есть папки с качественными фотографиями для журналистов — в любой момент, когда мне напишут, я могу быстро отправить ссылку. У меня есть горизонтальные, вертикальные, квадратные, какие хочешь, видео какие-то тоже. Периодически люди из Москвы, например, хотят сделать видеорепортаж и пишут: «А есть у вас какой-нибудь таймлапс?» Ты им хоп, и сразу быстренько отправил.
Потом еще же начинается согласование текстов. Есть журналисты, которые присылают текст, а там вообще ты этого не говорил! И как вот с человеком вырулить эту историю, чтобы и он не обиделся, потому что они же там тоже сидят и думают, что они хорошие. «Стенография» рассказывала про то, как их пресс-служба взаимодействует с журналистами, какие у них странные истории случаются.
Но я тогда поехал в Новокузнецк посмотреть; поеду ли я второй раз, не знаю. Не сказать, что там прям Клондайк какой-то открылся. Понятно, что там в основном как раз приехали ребята, которые делают такие фестивали муралов. Им там полезней, наверное, было.
Какой интерес у уличных художников участвовать в фестивале муралов, когда они «настоящие» и могут делать что-то более интересное и классное, чем просто красивые картинки на 30 лет? Что они в этом находят?
Очевидно, что даже в несогласованном уличном искусстве есть люди, которые занимаются не только концептуальными, но и иллюстративными практиками. Ребята, которые красивые картинки рисуют, не согласовывая — им вообще все ок. Они хотят большую картинку где-то нарисовать, и им за это все еще потом заплатят, закажут вышку и все такое. У них никаких противоречий внутренних не случается.
То есть это просто возможность комфортно сделать большую концептуальную работу?
Да. Почему нет? Есть же разные фестивали, фестивали-легенды. Когда-то таким фестивалем была «Стенография». Щас она уже немножко... Они уже кого только не привозили, какие коллаборации с какими только компаниями ни сделали и все такое. Это уже супербольшой проект, там участвует много всяких коммерческих структур.
Получается, что можно говорить о какой-то эпохе муралов.
Мне кажется, она проходит.
Тогда если мурал заканчивается, что пришло ему на смену? Отвечает историк искусства Гриша Шаров.
Понятия не имею — наверное, паблик-арт. Как раз на форуме в Новокузнецке очень много про это говорили. Анастасия Пронина выступала с докладом о том, почему фестивали муралов это плохо. Ровно поэтому, о чем я и говорил: что это никогда не сотрешь, что это портит архитектуру города. Люди, которые придумывали этот город, они не думали, что там на стенах сбоку будут нарисованы штуки, это, естественно, сильно меняет облик. Плюс очень часто не учитывается контекст места — я сейчас пересказываю мысли Прониной.
У меня здесь есть внутренние противоречия. Вообще основная идея этого форума, которую часто высказывали многие спикеры — что нужно учитывать локальный контекст. Особенно если это малые народности; сейчас же фестивали проводятся в Анадыре, например, где есть большая локальная специфика. Есть национальности, свои особенности, сказки, прибаутки, песни, и все это надо вбирать в себя и на основе этого делать эскизы. Собственно, это же разговор про что, про — как это правильно называется? Насаждение? Нет, не насаждение. Есть специальный у вас хороший термин.
Колонизация?
Вот, колонизация. Я мало в этом смыслю, а там же люди приехали выступать на эти темы, про деколонизаторский подход. Что ты приехал и спросил у местных жителей — а чем вы тут живете, родные? Давайте на эту тему порисуем. Для меня тоже есть на эту тему узелок, как будто бы они до него не дошли.
Мы до этого нафиг слали местных жителей, а теперь мы нафиг шлем художников, потому что теперь художник рисует как дизайнер. У тебя есть тэзэшка — тут местные жители, они хороводы водят и с бубном танцуют, поэтому давай-ка мы че-нибудь на эту тему будем рисовать. Я, конечно, утрирую, но смысл в этом. А где за этим тогда художник? Сомнительная история. Художественная практика предполагает же, что ты выражаешь себя, а не решаешь проблему заказчика — вот в этом, мне кажется, тот самый узелок.
Я периодически в таких проектах пытался участвовать, но чувствовал внутреннее противоречие — что мне приходится находить тему, которая не всегда мне любопытна и интересна. Я чувствую себя периодически дизайнером — я когда-то работал дизайнером, и мне некомфортно находится в такой истории, я сразу думаю: «Господи, опять эта херня!» Опять я сижу и пытаюсь себя увлечь тем, что мне вообще неинтересно.
Периодически удается найти тему, с которой мне классно —в Енисейске, допустим, получилось. Мне очень нравятся люди, которые занимаются наукой, для меня это просто божества. Я бы хотел, чтобы у нас ученые везде были — их продвигали, их рисовали, все про них знали. Потому что сейчас никто не знает никаких ученых, вообще не имеет понятия. В Енисейске получилось придумать эскиз с Кытмановым (ученый, почвовед, ботаник, основатель Енисейского краеведческого музея — прим. ред.).
Расскажи вообще про енисейский опыт. Разве это не было то самое искусство по ТЗ?
Я не собирался ни в какой Енисейск до этого, мне этот город неведом, и я не кипел желанием туда отправиться и выяснить, а кто же там собирал ромашки двести лет назад.
Ну, ты сделал же все-таки там мурал. Понятное дело, что ты нашел для себя точку интереса, фигуру локального ученого, но у тебя была там и вторая работа, «Бинго». Как считаешь, тебе самому удалось, грубо говоря, деколонизироваться? Ты же как-то вник в локальный контекст. Была ли совместная работа с местными?
Во-первых, там не было никаких встреч организованных, наверное, в этом есть минус. Можно было поговорить. Просто, когда мы ездили в Байкальск, и там была такая встреча, я видел, что она реально приносит результат. Нужна была встреча — ну, давайте организуем встречу. Я просто спокойно сказал, о том, что я делаю, что до этого делал, и, в общем, как-то вдруг оказалось, что для них, я, видимо, стал понятен. Они такие: «А! Ну, вообще классно». И все, мы стали с ними дружить, они мне стали пирожки привозить, спрашивать, как дела и все в этом духе.
В Енисейске будто бы было этого меньше. Когда на гараже рисовали, там был водитель этого гаража, ставил машины, он нам периодически что-то помогал и вообще проникся! Последний раз, когда мы как раз Кытманова рисовали, нам нужно было ночью по проектору контур сделать. Нам дали тяжеленную лестницу, и он помог мне ее таскать, приехал с детьми, причем со своими. Такое взаимодействие было, не массовое. Массово просто пришли на открытие — приехала начальница отдела культуры, журналист приехал, много местных жителей пришло. Мне показалось, что тоже это имеет свое действие, что мы объяснили, че мы делали, сказали, как это вообще работает. В смысле, это объясняет, но не в разрезе колонизаторского подхода или там локального контекста. Это просто быть открытым, рассказывать о том, что ты делаешь.
Получается, когда ты взял растения из гербария Кытманова и делал штампы, — это твой новый метод, да? В самом портрете ничего такого сверхъестественного не было. Ведь у каждого свой уровень прочтения, енисейцы смотрят — похож или не похож, как и все.
Да, по фотографии сделано. Я не знаю даже, как он выглядел; там бабуля выходит и такая: «Это кто, Ленин?»
Я вообще не до конца понимаю этот колонизаторский-деколонизаторский подход, на самом деле. Мне кажется, что очень круто, когда ребята, которые где-то там научились делать что-то офигенское, приехали сюда и бах! — сделали что-то, ни у кого не спрашивая, и вдруг мир поменялся вокруг. Если ты будешь спрашивать, можно или нельзя, ты рискуешь получить ответ «Нельзя», и ничего не случится. А вот если ты что-то сделаешь — можно по рогам получить, а можно, знаете ли, и сделать что-то крутое.
Изучение локального контекста — это немножко насаждение, потому что люди реально не знают своей истории. Они живут здесь пять лет, грубо говоря, а им вдруг рассказывают про какого-то Кытманова, который 200 лет назад жил — хрен его знает, кто это такой. В Братске спроси у человека — вот есть улица Янгеля, а кто такой Янгель? Да пойди ты расскажи, давайте вот его портрет нарисуем, Янгеля. Я сам не знаю, что это за человек. Для меня это все дискуссионное — я не вижу в этом решения, для меня это, короче, немножко искусственная конструкция. У меня точно нет негативного отношения к тому, что так происходит, но я вижу, что в этом есть проблемы. Где-то они уже всплывают, где-то всплывут позже.
Если ты будешь спрашивать, можно или нельзя, ты рискуешь получить ответ «Нельзя», и ничего не случится
МЫ НЕ УЛЫБАЛИСЬ 20 ЛЕТ, ДАВАЙТЕ НЕ БУДЕМ НАЧИНАТЬ
Была девчонка, которая пару лет просто наносила все объекты на гугл-карту, с описанием, с фотками, в общем красоту такую наводила. В конце фестиваля присылала мне ссылку: смотри, я че сделала.
Вернемся из Енисейска в Братск. Как выглядел город Братск до твоего фестиваля в 2020 году?
Так он и сейчас так же выглядит. Это молодой город, там нет архитектурных изысков — в основном всякие хрущевки стоят, пятиэтажки, десятиэтажки, типовая застройка. Он появился в середине прошлого века благодаря строительству Братской ГЭС. Городок на 250 тысяч жителей — разбросан между собой, районы далеко друг от друга находятся. Есть университет, есть какие-то заводы, появились всякие корпорации типа «Транснефти», на которой хорошие зарплаты, люди стремятся куда-то туда. Много вахтовиков, плохая экология. Я надеюсь, что изменилось что-то, насмотренность. Появилась дискуссия совершенно точно про искусство и уличное искусство. И мне от этого отрадно, классно, приятно.
Как ты это заметил?
Есть разные паблики городские, например, «Первый в Братске», они дико популярны. И там много фестивальных и моих личных работ выкладывалось. Под ними люди ломали не то, что копья — они готовы были сломать мое лицо. Очень много разговоров и вопросов было о том, что может художник — может ли он выйти на улицу, никого не спрашивая, рисовать? Может ли он вообще создавать то, что не нужно никому? Он во благо общества действует, или выражает то, что ему хочется? Бесконечное количество вопросов было, которые я себе сам задавал редко, а там люди дискутировали на эти темы.
Приходит человек и говорит: я вот это обожаю, а это вообще не художник, например. Вот такие разговоры я очень люблю, потому что ты начинаешь специально, очень аккуратно задавать вопросы: ну, а кто тогда художник? И вдруг человек начинает, отвечая на мои вопросы, по ходу пьесы врубаться, вырабатывать свою точку зрения. И это хорошо. Пусть он не встанет, естественно, на мою точку зрения, не поймет, что художник, по сути, может заниматься чем угодно и называться может, как угодно. Нет никакой линейки померить: вот этот художник, а этот не художник. Человек не прошел еще этот мыслительный путь, но уже на него вышел.
У тебя появились фанаты и хейтеры?
Конечно, конечно. Есть люди, которые мне часто помогают. Есть просто чувак, мы никогда до этого не пересекались — Братск не такой город, чтобы там знать всех, ты можешь запросто жить и не знать каких-нибудь людей, которые твоего возраста, даже в соседнюю школу ходили. Люди периодически пишут мне: «Гриша, мне нравится, что ты делаешь, давай я тебе что-нибудь помогу? У меня есть машина, я могу лестницу твою возить — или давай вместе с тобой покрасим». Была девчонка, которая пару лет просто наносила все объекты на гугл-карту, с описанием, с фотками, в общем красоту такую наводила. В конце фестиваля присылала мне ссылку: смотри, я че сделала. Из других городов у меня есть люди, которые годами донатят. Я не прошу, но начинается фестиваль, и мне говорят: «Гриша, куда можно прислать?», и присылают мне пять тысяч рублей.
А ты, получается, за свои деньги все делал?
Да-да-да, конечно, это принципиально.
И сколько стоит в среднем один фестиваль?
Ну, нельзя среднюю сумму... Ну, пусть 50 тысяч рублей. Это материалы и транспортные расходы. Транспортных довольно много, потому что надо возить лестницу. Когда ты заказываешь грузовичок, это сразу полторы тысячи в одну сторону и полторы в другую, уже 3. Плюс краска. По-разному бывает, очень все зависит от работ.
Во втором сезоне я задолбался искать эти грузовички и купил себе «Жигули». И эти «Жигули» встали в первый же день — я ничего с ними не мог вообще, бесконечно их чинил. По-моему, за 55 тысяч я купил эти «Жигули», потом еле продал. Короче, затраты в тот год были больше, может, 100 тысяч получилось. Краска иногда остается. Лестницу не надо покупать — я ее в первом сезоне купил и все, она у меня есть.
Тебе предлагают деньги компании или меценаты, город сам, Братск?
Город нет, и слава Богу. Один раз договорившись с городом, второй раз ты не сможешь сделать, не договорившись с городом. В смысле, ты выйдешь второй раз, а тебе скажут: «А че это ты нас не спросил?» Покуда ты не имеешь таких взаимодействий, можно со спокойной совестью дальше делать так, как тебе кажется нормальным.
Раз или два мне деньги хотели прислать компании, но я понял, что у них есть мотивы. Я отказался — мне хотелось, чтобы фестиваль был свободный, простой, как топор. И если вдруг ты вступаешь в такие отношения, обязательства появляются, а я не хочу, зачем. Если бы это стоило какие-то миллионы, понятно, что ты не способен был бы это самостоятельно обслуживать. А так 50 тысяч — это, конечно, для меня ощутимая, но не критичная сумма. Я ее могу потянуть, тем более что в последние годы я продаю гравюры, связанные с фестивалем. Я 4 года его делал и не испытывал бешенных трудностей. На воде не сидел.
Были такие объекты, которые подвергались вандализму?
Практически все они быстро куда-то деваются.
Какой средний срок жизни объекта?
Это вообще непредсказуемая история. Это не только фестиваль, я же про свои уличные работы также могу сказать. Можно сделать работу на, как тебе кажется, острую тему, и она проживет там три года, хотя ты думал, что ее назавтра вообще там распилят и сожгут, а тебя проклянут и всех до пятого колена. А бывает, что работа максимально дружелюбная — например, я вешал сердце большое. Стоит в Братске согнутый баскетбольный щит — такая конструкция буквой Г, а самого щита уже нет. И [французский] художник oakoak придумал, что надо повесить туда сердце, будто это оно металлическую конструкцию согнуло — типа, любовь сильнее всего. Вешал я это сердце вечером, фотографии получились плохие, и я решил с утра приехать и переснять. Приезжаю — все, ничего нет уже, все разрушено. Там две работы было, и вторую всю раздолбали. Они максимально безобидные, добрые — сердце, классно, красота. Все сломано к херам.
Вообще таких примеров много. Люди ходили здесь мимо, и это было унылое место в неблагополучном районе — заброшенная детская площадка, уже немножко заболоченная. И вдруг появилось что-то необычное — это, скорее всего, опасное что-то, вдруг из этого выйдет нехорошее что-то? Мы не улыбались 20 лет, давайте не будем начинать.
Такая же история была с очками Паши 183. Нарисовали на снегу здоровые черные очки рядом с фонарным столбом, который как будто бы дужка. 31 декабря, −40 в Братске, я судорожно пытаюсь успеть сделать последнюю работу фестиваля, закончив год этой работой. Нарисовали и ждем, когда приедет мужик с квадрокоптером. Мимо идет дядька, трезвый, с пакетами, очевидно, закупился к 31-му. А мы стоим на каком-то удалении, может в метрах пятидесяти. И я говорю: «Леха, смотри, вот он щас возьмет и начнет портить работу». И он реально начинает ее закидывать снегом. Я ему там свищу, ору: «Мужик, ты че, че случилось? Что не так?» Он говорит: «А че это такое?» Я говорю: «Ну, очки, вот дужка». Он говорит: «А, а я думал, это свастика».
Вот это, мне кажется, идеальный рассказ о том, почему люди портят объекты. Потому что им кажется, что это свастика, и как бы чего не вышло. Что-то чужеродное. Как в школе дети не любят новеньких, потому что он не похож на остальных, еще не вписан в коллектив. Это, наверное, очень внутреннее человеческое не самое хорошее качество. Если это что-то новое и непонятное, лучше мы от этого избавимся.
Люди ходили здесь мимо, и это было унылое место в неблагополучном районе — заброшенная детская площадка, уже немножко заболоченная. И вдруг появилось что-то необычное — это, скорее всего, опасное что-то, вдруг из этого выйдет нехорошее что-то?
Появились ли новые художники после фестиваля в Братске? Ведь все-таки прошло четыре года.
К сожалению, нет. Таких ребят, кто постоянно практикует уличную историю, нет. Были эпизодические истории. Я не думаю, что я принес что-то такое. У всех есть интернет, все знают, кто такой Бэнкси. Фестиваль муралов как раз появился, в этом году прошел в Братске во второй раз.
Понятно, что 4 года — это ничего не значит; соринка зародилась какая-то, микросемечко маковое закинуто. Чтобы пройти мыслительный путь, набрать насмотренность и так далее, нужны годы, и не каждый будет это делать, да.
У нас нет галерей — есть какая-то замухрыжная галерея, все ее выставки заключаются в том, что мы привезем. «Иркутские авторы», например, вот и вся концепция. То есть это какие-то деды из Союза художников, и приехали не самые лучшие их работы. Туда, естественно, никто не ходит: приходишь, и там 3 человека всегда. Поэтому я считаю, что эффект вот в этом маленьком маковом зернышке пока что.
Часто уличное искусство работает как рычаг джентрификации, и очень часто становится на улицах безопаснее, потому что где искусство, где культура — там не надо хулиганить. Как думаешь, есть ли такие микро-эффекты на той территории, где были твои работы?
Что касается точек притяжения, конечно, такие места появлялись. Люди туда ехали, чтобы посмотреть именно искусство, сфотографироваться с этой работой — допустим, у [художника] Zoom был олень на заброшенном домике.
Классный пример — «Зевсейдон» Данилы Пилит. Он расположен на берегу, это набережная, но не очень популярного района — дикое место, куда обычно приезжают шашлыки жарить. Он стоит возле братской ГЭС, на берегу Братского моря, не со стороны Ангары, а где копится много воды. В прошлом году его сломали, и местные жители сами его восстановили — он просто рухнул, его подняли, натянули тросы. Я тогда даже не жил в Братске. Меня даже ничего не спрашивали, я всю эту историю узнал, когда уже все случилось, мне было очень приятно.
И вот его снова сломали, там уже вообще ничего не осталось. А потом мне написал человек: я хочу его сделать из металла, повторить. Бальзам на душу — когда это двигается без тебя, уже кому-то стало важным настолько, что он готов деньги, силы потратить на то, чтобы сделать серьезным, из металла.
«Один за всех» продолжается? Или ты возьмешь паузу?
Каждый год возникает вопрос: стоит ли делать? Потому что мне хочется развивать фестиваль, у меня каждый сезон от предыдущего отличается. Есть идеи, что делать дальше, но пока непонятно, буду ли я это делать, насколько меня хватит. Это очень выгорающая история — фестиваль требует такого количества сил, что потом несколько месяцев ты просто желе. Но проходит какое-то время, и я, как рыбка, забываю о том, что мне было очень тяжело, и думаю: «Ну, есть же классная идея, давай туда воткнемся». И так каждый год. Дурная голова ногам покоя не дает. В 2020-м я думал, что будет всего один сезон.
ПРЕДСТАВЬ, ЗОВЕТ ВЕНЕЦИАНСКАЯ БИЕННАЛЕ, А У ТЕБЯ ВООБЩЕ НИКАК
Кризис — это все равно хорошее время, даже для художника. Если говорить о сегодня, исключая прошлое — сейчас с чем ты работаешь, что тебе сейчас кажется наиболее интересным как художнику?
Если говорить про кризис, российское искусство и уличное искусство тоже совершенно точно находится сейчас в кризисе, в поиске новых смыслов. Старые подходы уже не работают, а новых еще нет. И я сейчас отчасти нахожусь в этой же ситуации.
Тебе самому сейчас что больше нравится?
По-разному. В городе классно, что ты ни у кого не спрашиваешь, ни с кем не согласуешь, нет никакого дедлайна, документов, денег, бюджетов, кураторов, ты волен сам себе делать, что хочется. Бывает, что темы приходят извне. А бывает, что не получилось. Бывает, что зовут классные ребята, казалось бы, проект мечты — представь, завтра скажут: «Зовет Венецианская биеннале», а у тебя вот вообще никак, ты туда не можешь заехать вообще ничем. Наверное, тяжело будет.
Ты бы расстроился, если бы тебя позвали, а ты не смог?
У меня так часто бывает, это нормально. Мне кажется, очень классно иметь возможность отказываться, это очень приятное чувство. Иногда я художников вижу, которые не могут отказаться. У меня, слава Богу, пока еще есть какой-то зазорчик. Я искренне сделал работу, ее продал, заработал денежек и живу на них, и мне можно не вписываться в какие-то неприятные проекты, потому что надо на что-то жить. Меня это радует.
Ты раньше работал дизайнером. Сейчас продолжаешь зарабатывать дизайном или уже преисполнился, очистился и зарабатываешь искусством?
Да. Я переехал в Красноярск, у меня был запас денег месяца на три, и я решил, что наконец-то попробую — три месяца, значит, поработаю художником, потом пойду устроюсь куда-нибудь работать. Вот уже сколько там, полтора года я работаю художником.
Это тот же самый уровень дохода?
Ну я же до этого не дизайнером работал — дизайнером я работал 15 лет назад. У меня последняя профессия — это маркетолог, а был я и ведущим на радио, и лавки собирал, и диски продавал.
Лавки?
Уличные лавки собирали с отцом на заводе лет в 14. Был завод металлоконструкций, был заказ на лавки, это был калым. И мы по выходным с отцом ходили, собирали лавки.
Что родители думают о том, что ты теперь зарабатываешь как художник?
Отца-то нет, отец не застал меня как художника, и мне очень жаль. А мама — все хорошо. Просто я уже не в том возрасте, я давно уже взрослый человек — мне в этом году 36, я отдельно от родителей живу.
И мама не спрашивает?
Нет, ну, конечно, спрашивает. Но родители никогда не были против чего бы то ни было. У меня много разного было в жизни: я автостопом путешествовал много, например, это волнительно было для родителей, или я пытался актером быть. Причем после университета уже — это очень странный шаг был.
И было бы странно, если бы они высказывали, потому что я никогда не жил за их счет в этом взрослом возрасте. Мне приходилось в Москве, например, пока я пытался актером быть, работать где-то, и я всегда этот период вспоминаю с ужасом. Я практически не спал, были вечные нервные срывы, потому что тебе нужно было и учиться, и работать, и это превращалось в кромешный ад. Потому что кругом все мои одногруппники, большинство из них, были весьма состоятельные люди и могли позволить себе просто учиться, а я не мог себе такого позволить, и это было, ну, просто... Я вспоминаю когда это время, думаю: «Господи, как я не умер?» Было очень тяжело.
Я переехал в Красноярск, у меня был запас денег месяца на три, и я решил, что наконец-то попробую — три месяца, значит, поработаю художником, потом пойду устроюсь куда-нибудь работать.
Ты в театральном учился? Что дало тебе актерское образование?
Нет, в школе драмы Германа Сидакова, довольно популярное место в Москве, из него выходят часто сериальные актеры. А что дало? Я хотел быть актером, я попробовал, я не разделил тот метод, которым он пытается воспитать людей. И у меня, кстати, почему-то плохие отношения сложились с мастером курса, но при этом осталась любовь к театру, кино, к профессии как таковой.
И ты потом, когда не сложилось, уехал обратно в Братск?
У меня не сложилось, потому что отец умер. Удивительно все совпало — я заканчивал эти курсы и вот как раз было время идти на кастинги. В Москве в основном как люди пытаются пробиться: они ходят на бесконечное количество кастингов, снимаются в рекламе, в эпизодах сериалов, и пошло-поехало. И вот наступает лето, и у меня умирает отец. И я думаю, что еду на недельку-другую, беру рюкзачок и вечером улетаю в Братск. А выясняется, что в Братске куча разных проблем, и что я не вернусь в Москву. Просто ты сначала говоришь себе, что ты тут месяца на два, а потом потихоньку выясняется, что у тебя тут уже и работа появилась, и девушка появилась, вот и все. Так я прожил там с 2016-го до 23-го, это сколько? Семь лет. Кстати, поработал еще актером в Братске, в детском театре.
Какие-то у тебя звездные роли были там?
Да какие звездные! Это же детские сказки — я играл, допустим, Шарика в Простоквашино, или Кроша из Смешариков. Это очень классная, кстати, работа, очень ее любил.
Когда ты начал заниматься искусством, как сложились звезды, что это произошло? Ты был человеком-рекламистом, который работает в маркетинге, и тут появляется твоя первая художественная работа — что это была за работа?
Уличным искусством я интересовался всегда, когда оно хоть как-то было в моей среде. Грубо говоря, с 90-х годов, когда появились граффити и все такое, я смотрел на это, иногда рисовал, знал каких-то художников. Когда я учился на этих курсах в Москве, я уже эпизодически делал там какие-то уличные работы.
Что это было?
Ну, например, я жил в Медведково, это такой спальник, очень приятный. Я подумал: «О, Медведково — давайте сделаем так, будто это про медведей, хотя это не про медведей». Буду везде во всяких ипостасях разных рисовать медведей на этом районе — из веток сделаю медведя, или из штрихкодов, неважно. Решил начать с люков канализационных — люки были в такую соту, в шестиугольнички, и я нарисовал по району штук 30 медведей по этим сотам. И оно на утро стерлось, я даже сфоткать не успел — дождем все смыло. Потом я вернулся через какое-то время, уже когда жил в Братске, и снова их нарисовал, уже качественно. С такого начиналось. Просто ситуативные вещи, такие улучшения на районе. А потом, вернувшись в Братск, я понял, что надо как-то свою жизнь перепридумывать. И я там открыл блокнот — у меня всегда есть блокнот, в котором я записываю, что бы я еще попробовал в жизни — и там было «стрит-арт».
Первой работой в Братске что было — малевичевские спортсмены, только сидящие на кортах. Она сразу поменяла все, потому что она залетела резко, везде ее стали публиковать. А я вдруг осознал, что это открыло тот самый диалог, который я люблю. Люди начали в соцсетях, форумах, писать что-то про гопников, рассказывать свои истории, как у них в жизни было. Потому что для меня это очень болезненная была история. Все воспринимают очень позитивно эту работу, а я, естественно, когда продаю гравюры, не рассказываю вообще, по какому поводу что сделано.
Работа основана на реальных событиях?
Все мое детство прошло вот в такой среде. Я жил в неблагополучном районе, где постоянно были разборки, стрелки — это были даже не гопники, это реальность других каких-то людей, это кровь на асфальте. Как в «Слове пацана» — либо ты с ними, либо ты от них страдаешь. Я всю дорогу как-то лавировал — сейчас я вспоминаю, что я пытался не страдать от этих людей, но и не быть таким человеком, каждый раз скатывался то в одну, то в другую сторону.
Потом я жил в Москве, еще где-то, а когда вернулся в Братск, совсем забыл, что в жизни так бывает у людей. Сидел в какой-то кафешечке маленькой, а рядом сидят два пацана, им лет 12. И у них все вот это: а у меня брат откинулся, а у меня мобильник отжали. А у тебя кто старший на районе? Меня эта история прямо перелопатила — я вдруг вспомнил, что, оказывается, в Москве не так. Там дети таким не живут, ты не услышишь такого разговора.
Так я придумал эту работу со спортсменами. Сразу у меня всплыло все детство мое — сколько я видел разного, унижение других детей... А сейчас, конечно, когда люди покупают гравюру, они просто думают, что это классные, веселые ребята на кортах. И слава богу.
По поводу миграции. Почему ты именно в Красноярск переехал?
Много факторов. У меня появились отношения. Конечно, можно было переехать в другой город, допустим, с той девушкой. Но мне нравится, что это близко к Братску, и я в любой момент могу навестить свою маму. Я редко это делаю, но мы созванимаемся. Просто сама возможность в любой момент сесть на поезд и через 12 часов быть в Братске, она мне приятна. Когда я жил в Москве, я ездил в Братск раз в год. И то потому, что нормально зарабатывал, мог себе позволить съездить.
При этом я никаких иллюзий насчет Красноярска не питал. Я много раз здесь бывал до этого, много-много-много раз, поэтому переехал спокойно, будто я здесь уже много лет жил. Я уже знал здесь художников, знал, что я, скорее всего, буду в «Ядре», будет мастерская там.
Ты чувствовал себя новеньким в школе?
Ты знаешь, я поначалу очень комфортно себя чувствовал, а потом вдруг оказалось, что эта художественная среда очень токсичная. Не только художников, там же много кто есть — кураторы, зрители, журналисты. Я базово стараюсь к людям относиться очень хорошо, даже если мне что-то говорят, не верю слухам, и поэтому я приехал с очень открытым сердцем, и до сих пор стараюсь это сердце таким держать. Но периодически, конечно, я слышу что-то такое, что меня шокирует, чувствую хейт, негативное мнение, и это не просто критика, а именно личное.
У тебя был уже художественный объект в городе, ты собрал немного отзывов — какие у тебя впечатления о среде в Красноярске? Есть ли здесь большая насмотренность, больше ли понимания по отношению к искусству?
Мы социологических опросов не проводили, но ощущение примерно как в Братске: есть чуваки, которые вот этот мыслительный путь не прошли, кто-то приходит и говорит, что это не искусство. Я помню, когда делал работу с «Битлами», какая-то женщина пришла и разразилась большим постом: «А вот интересно, где-нибудь в США (хотя "Битлы" из Англии) Шаляпина кто-то нарисовал сегодня или нет?» Выяснилось, что она юрист, международные отношения постоянно преподает.
Здесь очевидно больше людей с какой-то базой, потому что есть музейный центр. Много появляется новых проектов — «Индустрия», «Имаж куль», пошло-поехало. Опять же, фестивали уличного искусства. Конечно, это все наращивает насмотренность, понимание, развитие.
В Братске ты был единственным художником, и все понятно. А здесь их много. Ты чувствуешь какую-то конкуренцию?
Я понимаю, что я не один, но я ненавижу конкуренцию. Считаю, что это тоже деструктивная история. Допустим, премии — мне кажется, что, если ты не выработал правильную точку зрения, тебя это способно тоже сожрать. Если ты начнешь думать, что это реальная оценка, а тебе не дали — ты, значит, не художник, не настоящий, это не искусство. Не надо тогда на премии подаваться.
Слава Богу, мне не 16 и не 20 лет, уже все-таки я на себя и на все вообще могу посмотреть чуть-чуть поопытнее. И, конечно, я просто к премиям отношусь как к возможности получить бесплатных денег — классно, приятно, что кто-то там тебе их даст. Но если не даст, ничего страшного вообще, это ничего вообще не значит. Нужно делать то, что хочется тебе, то, что у тебя внутри горит, а не оборачиваться на кого-то. Лучше починять примус где-то в своей мастерской, спокойненько делать то, что тебе надо.
Чувствуешь лучи поддержки от красноярской художественной среды? Ходят легенды о том, какая добрая семья красноярское комьюнити.
Безусловно, здесь есть масса людей, которые, если ты захочешь сделать сложный проект, тебе помогут по любому. Я начал маслом рисовать, у меня не получается — я могу спросить у Анжелики [Ang Dang], потому что она супер-опытная, шарит во всех этих материалах. Могу у Дани [Danot] спросить. [Саня] Закиров ездил помогал мне крепить этих самых «Битлов».
Да, я чувствую какую-то токсичность тоже. Я понимаю это чувство — они учились много-много лет, и вот мы оказываемся в одной среде, и оказывается, что я, не имея никакого художественного образования, делаю, как им кажется, простые штуки. И вдруг у меня покупают что-то, а у них не покупают. И возникает вот эта зависть, возникает это ощущение — он не художник, он маркетолог, менеджер, он как-то себя продвинул. И вот как с этим внутренним разрывом, — ты ночами не спал, учился, перспективу строил, светотени научился все рисовать и все такое, а потом... Ну, это я чувствую. Я и сам не сверхуспешный художник. Я могу себя содержать, но не более того. Не купаюсь в ванной с шампанским. Снимаю квартиру, велосипед себе купил.
Считаешь себя начинающим художником?
Нет, я не считаю себя начинающим. В художественной среде нет рок-звезд. Наверное, когда-то были. Время рок-звезд прошло. Бэнкси — вот рок-звезда, наверное. Кто еще суперзвезда, человек величины Мадонны или Rammstein — есть такой художник? Ты пойди сейчас на улицу, спроси, кто такой [Джефф] Кунс. Никто тебе не ответит. Чудо будет, если кто-то ответит. Поэтому я не считаю себя новичком, но и не считаю себя звездой. Знает ли меня кто-то в этой среде? Ну, кто-то знает, конечно.
Напоследок такой вопрос — как ты думаешь, не убивает ли арт-рынок и музеефикация уличное искусство? Как купить кусок стены Бэнкси и стоит ли это вообще делать?
Не, а почему кусок? Почему не купить его гравюры, холсты? Это как покупать инсталляции или видеоарт. Не все же лежит в плоскости «Как купить, как продать, как выставить».
Мне не нужно вписываться в какую-то конкретную полочку, чтобы быть кем-то там. Искусство своим жиром затекает в каждую трещинку. Ты не можешь взять и сказать: «Уличные художники, вы рисуете только на улице — не дай бог кто-нибудь из вас здесь возьмет холст и натянет на подрамник». Ну, все, руки оторвут — ты же тру, ты обещал, ты улицей клялся.
Мы вечно пытаемся все разделить, сказать: «Вот это уличное искусство, а это согласованное, а это паблик-арт». На самом деле в жизни не так. Есть еще миллион вариантов посерединке. Искусство заполняет все трещинки.
Не все же лежит в плоскости «Как купить, как продать, как выставить».
1219
08 Ноября 2024
Материалы по теме