«Мы все — художницы выходного дня»

Активизм, статистика на прихватках и художественные проекты в обычных дворах с арт-группой из Омска

Шить собственную одежду и продавать ее, заниматься искусством, а также заводить разговоры на острые темы при помощи активистской деятельности — вроде бы слишком широкий круг задач, чтобы пробовать воплотить их все одновременно, да же? Но девушки из омского творческого объединения «Наденька» тем не менее решили попробовать сделать именно все это одновременно — и от чего-то по итогам решили отказаться, а в чем-то вполне преуспели. Павел Креслинг поговорил с Машей, Надей и еще одной Машей о правильном выборе названия проекта, активизме при помощи домашнего текстиля и трудностях выбора места для жизни.



«Представляешь что-то хрупкое, а делать мы собирались что-то острое»
Маша Александрова: Мы познакомились в 2014 году на паблик-арт фестивале, который делала омская фотошкола «Событие», с которой мы все так или иначе связаны. Приезжая кураторка Робин Лассер организовала выставку, объекты для которой мы должны были сделать за неделю. В процессе мы стали общаться, и так все началось — с какого-то совместного интереса.
Маша Рыбка: Там было много участниц. Всем стало интересно заниматься чем-то кроме фотографии, какими-то еще формами искусства. Так после фестиваля у нас появилась женская арт-группа, но она была анонимная.
Маша Александрова: Нас было 11 участниц, но из них остались только мы вчетвером. И в какой-то момент поняли, что пора определиться с названием. Сразу решили взять женское имя. У нас в группе было две Маши, Настя и Надя. Мы хотели что-то именно уменьшительно-ласкательное, чтобы сыграть на противоречии: когда ты его слышишь, ты сразу представляешь что-то хрупкое, такую девочку, а делать мы собирались нечто совершенно иное, что-то острое. Но Машенька и Настенька — это такие персонажи из сказок, а Наденька — что-то универсальное, некий собирательный коллективный образ.
Надя Валецкая: Мы все осознавали себя как феминистки, и нам важно было подчеркнуть именно эту идентичность. Нам нужно было срочно подготовиться к какому-то событию, у нас был брейншторм, было много вариантов, и оказалось, что женское имя идеально отражает то, что мы хотели сказать.
Маша Александрова: Были варианты «Тополь», «Предплечье», «Бровь» — в общем, что-то связанное с телесностью и с растениями. Мы примеряли каждое имя: «"Предплечье" проводит встречу там-то там-то...» — и смеялись. А когда появилось слово «Наденька», оказалось, что оно звучит очень органично.
«У нас была утопическая идея, что однажды мы сможем не ходить на работы и только шить платья»
Маша Рыбка: Сперва появился дневник — это паблик в контакте, который мы вели вместе. Тогда еще нельзя было видеть, кто из администраторов публикует новости, и получился коллективный блог: «Наденьке приснился сон», «Наденька почувствовала то-то» — такие поэтические штуки, связанные с нашими ощущениями и переживаниями. Мы не знали, кто из нас что пишет, можно было забыть, ты ли это писала или нет. Он до сих пор существует, но теперь видно, кто автор публикации, и это уже не так интересно.
Надя Валецкая: Но основной идеей была работа с текстилем. На создание арт-группы именно в такой форме нас вдохновили другие художницы, которые, собственно, работали с текстилем: «Фабрика найденных одежд» и «Швемы». Нас вдохновила идея швейного кооператива и неотчужденного труда.
Маша Александрова: Все участницы «Наденьки» в тот или иной момент учились в петербургской Школе вовлеченного искусства. Надя училась в одном наборе со «Швемами», мы познакомились лично, услышали их идеи и очень вдохновились. Мы на тот момент уже были группой, и уже сделали один проект на ночь Маяковского — «Супрематические скатерти».
Надя Валецкая: Тогда мы поняли, что можно делать одежду. У Маши как раз был подходящий бэкграунд — она дизайнер. Мы начали именно с того, что стали шить вещи. Тогда проходил городской пикник и для секции искусства мы сделали выставку наших первых платьев и устроили что-то вроде перфоманса — читали тексты про искусство и феминизм, параллельно занимались вышивкой и принимали вещи на штопку у людей. Это были платья и фуфайки свободного покроя: не облегающие, не супер женственные в классическом понимании феминности, сделанные изо льна — для нас тогда было важно делать все из натуральных материалов — и на них были различные надписи или вышивка. Мы не договаривались о какой-то конкретной теме, но для всех было важно исследовать именно женские темы.
Маша Александрова: Проект в итоге получился очень цельным, хотя каждая работала над своим платьем сама. Я затронула тему женской физиологии: сделала платья с маткой, вагиной, венозной системой зародыша. Было платье с цитатами из Люси Иригарей — это такая философка, которая пишет о половой идентичности, о самоощущении женщины. Настя коснулась темы труда — вышила на фуфайке орнамент из пил. Так сложилось, что она часто занимается работой, которая считается мужской.
Надя Валецкая: Всю эту одежду мы просто развесили между деревьями на площадке, где проходил пикник. И написали сопроводительные тексты, как на настоящей выставке: о группе, наших принципах, о том, что мы делаем и что для нас важно. Также тексты к каждой работе, к каждому платью — люди их читали очень внимательно.
Маша Рыбка: Мы хотели, чтобы одежду носили, чтобы она как-то жила, и выложили ее на продажу в интернете. Часть купили сразу, что-то из этого мы повторяли несколько раз, что-то сами носим до сих пор. Какое-то время у нас даже была мастерская. Настя снимала квартиру, в которой была одна свободная комната, и там мы работали. Мы старались чтобы все было устроено максимально горизонтально, но так вышло, что у кого-то было больше навыков и времени, чтобы шить, кто-то брал больше заказов, а кто-то, как я, только где-то что-то вышивал. Каждый заказ мы распределяли как новый кейс — кто что может взять и у кого на что есть время и возможности.
Надя Валецкая: Однажды одна девушка заказала нам свадебное платье. Они давно живут с молодым человеком, и им надо было зарегистрировать свой брак, потому что у них есть общие дети. И ее это очень напрягало, потому что государство фактически заставляло ее это сделать. Она заказала платье с надписью «Конец конкубинату» на латыни и пришла в нем в ЗАГС.
Маша Рыбка: На тот момент мы приняли еще двух участниц — Алену и Оксану Исханян. Тогда мы думали, что берем еще двух девочек в кооператив, а вчетвером продолжаем существовать, как арт-группа, но в итоге все смешалось. Года полтора продолжалась разной степени активность. Мы делали ресайклинги — люди приходили со своей одеждой, в которой были дырки, пятна или другие изъяны, и мы все вместе ее переделывали, перешивали.
Маша Александрова: Еще мы проводили феминистские чтения: собирались с желающими, читали тексты и обсуждали. Когда мы договорились собраться в первый раз, то сделали об этом пост в социальных сетях, думая, что туда придет два-три человека. Но пришло около двадцати — незнакомых и заинтересованных в теме. Так появились феминистские чтения. Просуществовали они полгода, потом начались небольшие проблемы в атмосфере и в отношениях. Чтения задумывались как акт взаимоподдержки, но начались какие-то теоретические споры. Когда читается какой-то текст или обсуждается какая-то проблема, возникают разные мнения, и люди реально начинают очень рьяно и всерьез отстаивать свою точку зрения. Там был один молодой человек — он был единственный мужчина, и его бэкграунд отличался от нашего: он философ, преподаватель. Так получилось, что мы очень много с ним спорили, а это не совсем то, что нам было нужно.

Там был один молодой человек — он был единственный мужчина, и его бэкграунд отличался от нашего: он философ, преподаватель. Так получилось, что мы очень много с ним спорили, а это не совсем то, что нам было нужно.

Надя Валецкая: Нам было интересно собираться, обсуждать наш опыт и соотносить его с теоретическими текстами...
Маша Рыбка: Мы, наверное, просто не смогли сформулировать, что это все only for women. Но это был просто этап развития, мы всегда искали, что нам интересно, что-то менялось, и в какой-то момент эта группа исчерпала себя.
Маша Александрова: Какое-то время спустя мы сделали вторую коллекцию, но она была уже совсем другой: более кэжуал, без прямых высказываний, там были вышиты растения, велосипеды, очень все такое нейтральное, слегка хипстерское. Мы тогда думали, что нужно расширять аудиторию, чтобы охват был больше, потому что в Омске очень мало девушек, заинтересованных в феминизме и готовых носить что-то такое острое.
Маша Рыбка: Плюс стоимость одежды: ручной труд, натуральные ткани — не очень было понятно, кто будет ее потреблять. Люди, которые разделяют наши идеи, часто не могут себе это позволить. Шить дорогую одежду, которую непонятно кто себе может купить, нам не хотелось.
Надя Валецкая: У нас была такая утопическая идея, что однажды мы сможем не ходить на работы и только шить платья. Какое-то время мы функционировали как кооператив, принимали заказы, шили вещи, продавали их, это продолжалось до момента, когда мы поняли, что нам не так сильно хочется быть швейным кооперативом, как арт-группой. Нам интереснее заниматься искусством. И стало ясно, что можно эту историю завершать. В какой-то момент мы просто осознали — не все так любят шить, как казалось сначала.
Маша Рыбка: Тем более заработать таким трудом невозможно, все равно приходится ходить на работу. Это сильно оторванная от жизни идея. Мы продавали по очень низким ценам — платья с колоссальной вышивкой стоили 2200 рублей. При том, что часть этих денег — это стоимость ткани, часть — общий фонд, куда шли 20% с любого заказа. В итоге мы поняли, что тратим очень много времени, а итоговая оплата за работу совершенно не соответствует объемам вложенного труда.
«Люди просто не понимали, что это за объекты, зачем они нужны. Нам хотелось сделать что-то в диалоге с публикой»
Маша Александрова: В какой-то момент появился проект «Текстиль для дома». Нас позвали участвовать в новогодней ярмарке, и появилась идея сделать какой-нибудь домашний текстиль и вышить на изделиях острые феминистские высказывания. Так появились прихватки со статистикой изнасилований, данными о том, как отличается зарплата мужчины и женщины, была подушка с информацией о женском обрезании. С этим всем мы пришли на ярмарку.
Маша Рыбка: Все вещи были таких нежных цветов: белая прихваточка, а на ней голубым вышито: «В России от домашнего насилия умирают 14 тысяч женщин в год».
Маша Александрова: Реакция была сильная. Люди подходили, заинтересованно начинали вчитываться в текст, опускали глаза и уходили. Кто-то что-то говорил, но в основном мы наблюдали избегание, стыд, ощущение дискомфорта.
Надя Валецкая: Тогда, мне кажется, мы не подумали о том, что в действительности наши работы не являлись предметами обихода, которые люди могли бы купить и подарить кому-то.
Маша Александрова: По-моему, в этом и была задумка. По крайней мере я так себе это видела — сыграть на этом разрыве.
Маша Рыбка: Потом появилась работа к 8 марта — наша визитная карточка. Мы взяли белые предметы одежды и вышили на них годы, когда женщины получили те или иные права: на аборт, на образование, на голосование. Посыл получился очень прямым и очевидным, потому что большинству этих прав, казалось бы, таким простым и общечеловеческим, меньше ста лет. На последнем белом полотне были вышиты права, которых пока нет: право на оплату домашнего труда, на однополые браки, на защиту от домашнего насилия. 8 марта 2016 года мы пришли в один из дворов, развесили эту инсталляцию на бельевой веревке и сфотографировали. Мимо шла женщина, она читала слева направо, потом дошла до однополых браков, закричала: «Содом и Гоморра!» — сорвала эту ткань, бросила на землю и ушла. Это было эффектно.
Маша Александрова: Мы оставили эту инсталляцию в городской среде, чтобы она жила своей жизнью, а вечером вернулись из интереса. Висеть остались всего две вещи.
Маша Рыбка: Мы не предполагали, что эту инсталляцию ждет еще какая-то судьба, но в итоге она стала нашей знаковой работой. В конечном итоге с ней нас позвали на Триеннале российского современного искусства в музей «Гараж» и на другие выставки, мы много раз ее реконструировали для показа в галереях.

Фестивали паблик-арта вызывали у жителей недоумение, даже агрессию. Люди просто не понимали, что это за объекты, зачем они нужны. Нам хотелось сделать что-то в диалоге с публикой.

Надя Валецкая: Мы тяготеем к какой-то левой повестке, что довольно очевидно, и одна из наших работ была посвящена правам рабочих. Это были такие маленькие косметички, на которых были вышиты даты и названия мест, а внутри — кусок ткани с текстом про события, которые произошли в этом месте и в это время: конфликты, которые произошли между рабочими и государством или владельцами средств производства. Удивительно, но мы очень мало об этом знаем. Мы все что-то слышали о революциях и стачках в начале XX-го века, но ничего не знаем о том, что современные рабочие сталкиваются с теми же проблемами, когда пытаются отстоять свои права. И эти конфликты бывают достаточно жестокими и кровавыми. Например, вооруженный конфликт в казахском городе Жанаозен. Это произошло совсем недавно, в 2011 году. Узнала я об этом, как ни странно, в Питере от девушки из Украины — меня поразило, что это происходило всего пять лет назад, недалеко от нас — Омск недалеко от границы с Казахстаном — но об этом не говорили ничего и нигде, ни в каких новостях. Поэтому мы сделали такие первомайские контрмонументы: рабочих обычно восхваляют как созидательную силу, героев труда, а мы говорили о том, что обычно пытаются скрыть.
Маша Рыбка: Так получается, что у нас много работ привязаны к каким-то датам: 8 марта, 1 и 9 мая. Наверное, потому что это всегда хороший повод о чем-то поговорить. На 9 мая мы решили обратиться к женскому опыту участия в войне. Мы взяли тексты, в основном это была Светлана Алексиевич, плюс воспоминания других женщин — не только тех, кто участвовал непосредственно в военных действиях, но и прачек, медсестер. Мы сделали перформанс «Голоса» — на нас были яркие юбки, мы сидели и зашивали на себе эти юбки и одновременно читали дневниковые записи. Мы обратились к тем женским воспоминаниям, которыми обычно пренебрегают. Их не признавали героями, говорили, мол, вот, проститутки, были с мужиками на войне — многие так и не смогли социализироваться, в отличие от мужчин, которые вернулись героями.
Маша Александрова: Один из наших любимых проектов был в самом начале существования, он получился очень трогательным. Мы участвовали в очередном фестивале паблик-арта вместе с художником Ильей Торговкиным.
Маша Рыбка: Мы не хотели сделать объект и просто оставить его, мы хотели, чтобы паблик-арт как-то жил.
Маша Александрова: Отчасти это связано с тем, что фестивали паблик-арта вызывали у жителей недоумение, даже агрессию. Люди просто не понимали, что это за объекты, зачем они нужны. Нам хотелось сделать что-то в диалоге с публикой.
Маша Рыбка: Мы выбрали дворик в Нефтяниках на проспекте Культуры, познакомились со старшей по дому, пришли на собрание жильцов, сказали: «Здравствуйте, мы художники», — и начали со всеми общаться. Мы провели там две недели, обсудили с жителями, чего хочется им, и начали работу.
Маша Александрова: Они в основном сосредоточились на том, что нужно для детей. Двор был запущенный, заваленный мусором, весь какой-то очень обшарпанный, с одним только старым советским железным спорткомплексом. Рядом помойка, гаражи — в общем, достаточно неприглядно. При этом место казалось уютным за счет красивых двухэтажных домов сталинской эпохи, обилия деревьев и бывшей голубятни. Мы придумали такой морской концепт — сделали из спортивной площадки что-то вроде корабля: смастерили штурвал и подобие парусов.
Маша Рыбка: Мы пригласили всех жителей. Там, где было попроще, было много желающих: когда мы красили, например. Когда что-то строили — уже поменьше. Было много детей — мы с ними очень подружились. Плюс был один папа, который нам сильно помогал, вместе с нами строил деревянный домик. Это был невероятный опыт взаимодействия с абсолютно посторонними людьми, когда вы становитесь чуть ли не семьей. Первую неделю мы полностью посвятили благоустройству: привезли песок, сделали песочницу, что-то смастерили из дерева, купили качели. Там была острая железная коряга то ли под турником, то ли под качелями, на нее можно было упасть и нужно было ее выкорчевывать. В итоге собрались все мужчины двора и вместе выкопали эту штуку, а дети кричали, бегали вокруг, каждый болел за своего папу. Было очень много классных и теплых моментов. Вторую неделю мы посвятили каким-то мероприятиям, сделали газету со старыми фотографиями этого двора, устроили пикник, несколько лекций. В один из вечеров у нас юноша играл на гитаре. Оказалось, что одна из девушек, которая там жила, занимается фаершоу — она позвала друзей, которые играют на барабанах, и они сделали такой праздник. Мимо шли люди с пивом, останавливались, слушали, говорили: «Как интересно, а тут каждый вечер такое происходит?»
Маша Александрова: Потом жители соседних дворов поняли, что там что-то происходит, стали заглядывать. Мы сделали выставку детских поделок, рисунков, потом мы вместе с детьми разукрасили гаражи. За две недели дети подружились, возникло какое-то дворовое сообщество, сформировался кружок, который стал общаться.
Маша Рыбка: Был, правда, один момент, который стоит упомянуть. Спонсировало мероприятие американское консульство, кураторкой была Робин Лассер, она тоже из Америки. И в один из дней проводились экскурсии по всем объектам фестиваля. У нас тогда что-то происходило во дворе, и тут к нам приезжает автобус с художниками, кураторами, журналистами, участниками и организаторами. А мы предусмотрительно не распространялись, откуда деньги — мол, есть средства, какой-то грант. Жители двора сначала насторожились, неужели мы за свой счет будем что-то делать, но как-то они нам в итоге поверили. А тут приезжает Робин, говорит по-английски, и один мужчина, который нам помогал со стройкой, услышал английскую речь, и когда Робин подошла с ним познакомиться, не подал ей руку, развернулся и ушел. Сказал: «Вы наши враги». То есть сам факт того, что кто-то говорит по-английски, его травмировал — это было очень неприятно. Правда, через пару дней он к нам пришел и вроде бы оттаял, но этот случай мы не обсуждали. Для нас это было удивительно и странно.
Маша Александрова: Думаю, если бы мы изначально сказали, что мы художницы и участвуем в фестивале, который спонсирует американское консульство, нас бы сразу послали. Потому что не знаю, как сейчас, но тогда был очередной всплеск антизападных настроений.

«Сложно разделить личное и не личное, женский опыт во многом универсален»
Маша Рыбка: Нам еще в Школе вовлеченного искусства говорили о том, что личное — это политическое, и мы часто этим руководствуемся.
Маша Александрова: В первых наших работах было очень мало личного. Мы начинали с универсальных тем, как мне кажется, и потом уже в какой-то момент переходили на личное.
Надя Валецкая: Первые наши работы были действительно на какие-то общие темы, потому что нас это персонально очень задевало. Это такой момент открытия, соотнесения со своей жизнью. У тебя еще нет собственного опыта с мужем и двумя детьми, которых приходится обслуживать, но у тебя есть мама и ты вспоминаешь свое детство, и понимаешь, что на самом деле ей приходилось пережить — все эти вещи касаются тебя лично.
Маша Александрова: Наши первые проекты были очень простые с точки зрения формы, просто активизм. Мы пытались донести до людей какие-то факты, которые стали нам известны, которые мы осознали. Но когда мы начинали, было, разумеется, меньше информации, а сейчас ее шквал: за последние пару лет общество очень изменилось, очень много материалов в разных СМИ, освещающих женский опыт. Становится абсолютно нормальным обсуждать какие-то темы в повседневной среде, говорить «я — феминистка», эти темы обсуждаются в кино. Все выходит на новый уровень. Отчасти поэтому наш фокус сменился на личное. Уходят какие-то общие фразы — все это мы уже сказали и все это можно найти — а хочется делать работы более глубоко проработанные. Поэтому мы стали заниматься исследованиями, общаться с людьми.
Маша Рыбка: Как раз для фестиваля «Ребра Евы» мы делали работы о женской сексуальности и в процессе создания много общались с женщинами, давали заполнить анонимные анкеты, много разговаривали лично об опыте сексуальных отношений первых и последующих. И если говорить об успешности той или иной работы, то мы в первую очередь мыслим какими-то изменениями в личном контексте, когда ты что-то обсуждаешь, чем-то делишься и это имеет какой-то терапевтический эффект для всех участниц.
Надя Валецкая: Сначала мы разговаривали языком статистики, но в итоге поняли, что людей трогают эмоции, разговор происходит через чувства, а их вызывают личные истории, а если ты не откроешься сама, то не сможешь дотянуться до другого человека.
Маша Рыбка: В этом плане было показательным открытие нашей пока единственной персональной выставки в галерее «Левая нога» летом прошлого года. Она была очень личная, и мы получили огромное количество откликов от многих женщин, которые подходили и говорили: «У меня было то же самое». Для них многое было знакомым, они это видели и испытывали. Поэтому сложно разделить личное и не личное, женский опыт во многом универсален, мы в тот день это кожей почувствовали. Нам хотелось сделать персональную выставку даже не для того, чтобы что-то кому-то продемонстрировать, а чтобы это стало поводом для переосмысления нашей деятельности, толчком для того, чтобы сделать что-то новое. Потому что у нас очень странная карьера художниц — мы, по сути, особо нигде и не выставлялись. Первая наша выставка была связана с Триеннале, и тогда все случилось очень внезапно. На те выстави, которые были после, ездили одни и те же работы. Нам необходимо было все переосмыслить, понять, что нас сейчас волнует, актуализироваться, и выставка стала для этого хорошим поводом. Мы решили сделать новые работы. Тут стоит рассказать, как у нас вообще устроена работа. Мы созваниваемся в Skype с еще двумя участницами — Настей и Аленой, которые живут в Москве и Питере — обсуждаем кучу идей, из них некоторые доживают до осуществления.

Когда нас звали на какое-нибудь активистское мероприятие, конференцию или слет, мы приезжали и думали — вот, все такие активисты, а мы вроде как художницы, потому что в активизме важно участие в повседневной жизни. Потом приезжали на художественную выставку, а тут все такие художники, а мы вроде так, активисты, какие-то лекции проводим.

Маша Александрова: Были даже острые этапы, когда мы что-то обсуждали, кто-то не соглашался и это оказывалось болезненно — думаю, каждая из нас пережила такое. У нас даже была такая шутка: «Ну, кто сегодня испытал боль?» У каждой были обиды, что ее идею не приняли, какой-то травматический опыт, когда ты делишься, но не получаешь обратной связи. Но, мне кажется, этот период уже позади, сейчас мы на каком-то новом уровне. Может это и иллюзия, но я давно не помню, чтобы для кого-то обсуждения были травматичными.
Надя Валецкая: Мы часто обсуждали какую-то идею, она трансформировалась, одну работу могли делать несколько человек, мы передавали ее друг другу. А для персональной выставки мы решили поработать как индивидуальные художницы. Задали свободные правила — если хочется обсудить идею, можно обсудить, если не хочется, то можно не обсуждать, но все будет включено в выставку. И когда мы впервые увидели на монтаже все эти работы, то были удивлены, как они гармонично складываться в цельную картину. Вся выставка была основана на школьных анкетах, в нашем возрасте они были бумажными, передавались по классу. Сейчас эта практика живет в Instagram, в сториз делают скриншоты с теми же самыми вопросами, отвечают на них. Мы сделали подобную анкету, там было порядка десяти вопросов, некоторые повторяли вопросы из детских анкет, некоторые были не совсем детские.
Маша Рыбка: Там были простые вопросы типа «Как тебя зовут» или «Какой твой любимый цвет», а были сложнее, например, про политическую позицию. Своеобразным метафорическим ответом служила та или иная работа. Мы сделали такие анкеты и оставили их для заполнения зрителям и зрительницам. В итоге очередь к тетрадям выстроилась огромная, все их заполняли, просили перечитать.
Надя Валецкая: Вообще, так получается, что практически всегда мы делаем не только объекты и работы, но и какие-то партиципаторные проекты, встречи и лекции. Наверное, для нас стал знаковым момент, когда нас на Триеннале определили в секцию арт-активизма — мы сами об этом думали, но не в таких терминах.
Маша Рыбка: Помню, мы еще страдали — достаточно ли мы активистки...
Маша Александрова: Когда нас звали на какое-нибудь активистское мероприятие, конференцию или слет, мы приезжали и думали — вот, все такие активисты, а мы вроде как художницы, потому что в активизме важно участие в повседневной жизни. Потом приезжали на художественную выставку, а тут все такие художники, а мы вроде так, активисты, какие-то лекции проводим. У нас постоянно происходила какая-то путаница в голове из-за этого.
Маша Рыбка: Сейчас мы уже успокоились. Самое смешное, когда мы год назад были на первомайской демонстрации в Петербурге, мы не знали, в какую колонну нам встать. Там была колонна творческих работников и были три разные фем-колонны. В итоге мы в каждой колонне прошли немного, начали с одними, а закончили с другими. Там все выходят со своими четкими политическими позициями, и это, мне кажется, много говорит о жизни в провинции — здесь у тебя нет нужды самоопределяться четко, ты просто делаешь, что можешь.
Маша Александрова: Кто-то из нас уехал — Настя и Алена живут в Москве и Санкт-Петербурге, я уезжала, жила в Питере, потом вернулась. Меня в данный момент устраивает проживание в Омске, но тут каждая для себя решает.
Надя Валецкая: Вероятно, у нас было бы больше возможностей, если бы мы проживали постоянно в Москве или Питере, а может и нет — потому что само по себе это ничего не гарантирует.
Маша Рыбка: Тут каждый из нас индивидуально отталкивается от своих условий жизни, потому что мы все — «художницы выходного дня», у каждой есть какая-то своя работа и какие-то вещи, которые определяют текущее местонахождение. Наверное, искусство не является определяющим при выборе места жительства.
Маша Александрова: Однозначно в больших городах больше новых знакомых, больше возможностей, больше проектов, больше точек роста, больше информации, но и в Омске есть свои плюсы. Здесь спокойно, особо не разлетаешься. В Питере каждый день происходит что-то интересное, ты выбираешь какое-то мероприятие, и остается очень мало ресурсов делать что-то самому. Ты часто настроен на поглощение — ходишь на лекции, общаешься с людьми, а в Омске есть какой-то зазор времени, когда можно что-то поделать, нет столько событий и столько всего. Мне кажется, идеальный вариант — куда-то ездить, потом возвращаться в Омск и делать. После персональной выставки и нескольких выездных событий все немного перегорели, потому что очень сложно переключаться с работы на творчество. Мы договорились, что сделаем паузу на три месяца, и каждая пока варится в чем-то своем. После этого мы созвонились в скайпе, запланировали новый проект на осень — текстильные книги — и сейчас работаем над ним.
Маша Рыбка: Мы запланировали его ориентировочно на осень, но четкого дедлайна не ставили, у нас есть определенный план, но мы находимся в стадии очередного переосмысления. Еще мы решили, что нам хотелось бы возобновить какие-то встречи, практики общения и взаимообмена с другими людьми.
Маша Александрова: Сейчас нам хочется развивать художественный метод, использовать более сложные приемы и техники. Но несмотря на все эти цели, самый большой положительный опыт, который дает «Наденька» — это именно то, что мы есть друг у друга, именно коллективность. Мы, конечно, хотим что-то донести до кого-то, но, если подумать, что вообще для меня «Наденька» и что она мне дает — то это именно общение с участницами и ощущение причастности себя к чему-то целому.