Черный мой зверь, рыжий мой зверь: 5 жутких сказок из Сибири

Человек, пойдя за водой, поймал уносимый течением реки кусок войлока, хотел было вытянуть его на берег — это оказался Дьелбеген (чудовище, людоед, в алтайских сказках, мифах это пожиратель всего живого на земле — Прим.Ред.). Он был в реке (Дьелбеген был оборотнем).

Тот Дьелбеген:
— Калак-корон, я тебя съем, — так говоря, не отстает.
— Не ешьте меня, уважаемый. У меня есть один-единственный сын. Отдам вам этого своего сына, съешьте его, — просит человек.
— Где твой сын, быстро приведи его, — сказал. Не отпускает того человека. Тут человек не знает, что и придумать.
— Дьо-о, уважаемый, как только я приду отсюда домой, тут же притворюсь, будто перекочевать собрался, перееду на другое место и заколю овцу. А лук сына оставлю на прежнем дьурте (стойбище, в котором кочевники живут в зимнее время — Прим.Ред.).

На месте, куда перекочевал, он заколол овцу, шкуру расстелил, птички стали клевать ее. Тогда сын спросил:
— Где мой лук?
— Дьо-о, балам, он, оказывается, остался в большом дьурте. Садись на своего пегого коня, скачи, балам. Поезжай, забери его, — сказал отец.

Когда мальчик подъехал, Дьелбеген лежал, подставив свою спину, грелся, разведя костер в тагане. Не спешившись этот Ескюс-Уул:
— Уважаемый, подайте мне мой лук, — кричал.
— Дьо-о, балам, я не могу приподняться с места. Не могу встать. Не могу свою голову с подушки поднять. Сам сойди, возьми, балам, — сказал Дьелбеген.

Тот мальчик, спешившись, забрал свой лук, и пока он садился на своего коня, Дьелбеген вскочил на ноги, взяв свой луноподобный топор, погнался за ним. Догнав коня, отрубил ему одну ногу, тогда мальчик побежал пешком. Примчалась косуля:
— Садись на меня, — сказала.
Дьелбеген, догнав косулю, также отрубил ей одну ногу, затем — другую. Все ноги так отрубил. Тогда мальчик, забрав внутренности-потроха косули, побежал. Когда Дьелбеген снова стал его догонять, он со словами: «Жижа желудка байт — ["шмяк"] сейчас сделает, Дьелбеген!» — так крикнув, шмякнул ему в лицо. Пока тот стоял, утираясь, мальчик одну гору перевалил. Затем, когда снова стал догонять: «Жижа кишки бёлт — ["плюх"] сейчас сделает, Дьелбеген!» — крикнув, плюхнул ему в лицо.

Пока тот свое лицо вытирал, мальчик еще одну гору перевалил. Когда Дьелбеген снова стал его настигать, он полез на железный тополь (родовое священное дерево, возле которого совершают обряд жертвоприношения, произносят заклинания — Прим.Ред.). Пока Дьелбеген рубил тополь, прибежала одна лиса:
— Ой, уважаемый, передохните, давайте я вам помогу срубить его, — сказала. Дьелбеген пошел, лег спать. Та лиса, раз по камню ударив, раз по тополю ударив, его лунный топор бросила в озеро. Когда Дьелбеген проснулся, то ни топора, ни лисы не было. Он, заглотнув озеро до дна, взял свой топор, отточив его, стал рубить.

Снова лиса прибежала:
— Ой, уважаемый, поспите, давайте я буду рубить, — сказала — О-о, ты лживая мошенница! — на эти слова Дьелбегена.
— Не-ет! Это же пегая лиса из долины вас обманывает, я — красная лиса гор, — сказала. Дьелбеген дал свой топор. Лиса снова стала рубить. Когда Дьелбеген заснул, топор опять в озеро бросила и убежала. Когда Дьелбеген проснулся, топора не было. Он снова озеро выпил до дна, взял свой топор и стал рубить.

Тот мальчик, когда увидел летящую ворону:
— Моим матери-отцу, двум моим псам передай от меня весточку, — сказал. — За это я тебя угощу кусочком желудка косули.
— О-о, ты обзывал меня, что я навоз клюю, не передам, — сказала.
Летела сорока.
— Моим матери-отцу, двум моим псам передай от меня весточку. За это я тебя угощу кусочком желудка косули, — попросил он. — Не передам, ты обзывал меня, что я выклевываю болячки у лошадей, — сказала она.
Летел гусь. Гуся попросил:
— Моим матери-отцу, двум моим псам передай от меня весточку, за это я угощу кусочком желудка косули, — так сказал.
— Передам, — сказал он.

Гусь полетел и передал. Те два пса примчались.
— Что за пыль на горе, Ескюс-Уул? — крикнул Дьелбеген.
— Ну, какое дело тебе до пыли? Руби свой тополь, — сказал Ескюс-Уул.
Два пса примчались. С этим Дьелбегеном схватились. В драке Дьельбеген у одного пса отрубил большой палец. Псы разорвали Дьелбегена. Затем пес с отрубленным пальцем наказал мальчику:
— Не позже трех дней принеси еду, — так сказал.
Этот Ескюс-Уул ушел и потерялся, прошло семь дней. Тот пес уже поправился. Когда мальчик вернулся, принес ему еду, он не взял.
— Буду кормиться скотом, выращенным тобой. Уходи отсюда, — сказал и, завыв, поплелся.
Так он стал волком.

Тувинцы кости почитаемых частей заколотого скота — широкую лопатку, локтевую кость, бабки, коленную чашечку, щиколотку, череп (особенно лошадиный) как попало не бросают. Лопатки обжигают и гадают по ним, бабки, щиколотки собирают и играют ими, если лодыжку чисто обглодать, дети красивые будут, говорят. Локтевую кость тувинцы почитают, для аала (стойбище, кочевое селение, состоящее из одной или нескольких юрт — Прим.Ред.), юрты оберегом считая ее. Чтобы никакие злые духи на подворье не вошли, обглодают и на решетку на дымоходе юрты вешают. Где дети долго не живут или есть всего один-два ребенка, в таких юртах локтевую кость особенно почитают.

Давно моя бабушка такую сказку рассказывала. Старухин единственный сын охотясь, с той охоты с добычей обычно возвращался. Сыновья семьи из соседнего аала, три брата, тоже охотились, но без добычи были.
— Что за вредный негодяй, давайте убьем его, ограбим, добычу, меха-шкуры заберем, — сказали братья.
Вечером к его стоянке подкрались и видят: вокруг костра одинокого парня четыре-пять человек сидят, чай пьют, разговаривают. Братья несколько вечеров подкрадывались, парень так все и сидел не один.

Одинокий парень в один из дней на стоянку пришел, в своей вьючной суме порылся, припасы кончаются, оказалось. Руки засунул поглубже, во вьючной суме стал рыться, четыре-пять локтевых костей на дне вьючной сумы оказались. «Мама чудная, зачем она серые кости засунула», — подумал, вытащил их и выбросил, так. «Ладно, чай попью, лягу спать, завтра утром домой поеду, мехов-шкур теперь достаточно у меня», — подумал, костер разжег, попил чаю и лег спать, вот так-то! Когда те братья в этот раз подкрались, оказалось, что стоянка парня пуста, сам он лежит спит. Братья одинокого парня убили, добычу его, меха-шкуры забрали и домой поскакали.

Так, матерью положенные как оберег локтевые кости вытащив и выбросив, одинокий парень, братьев не имевший, с жизнью-дыханием расстался, оказывается. Такую сказку моя бабушка рассказывала.

На берегу реки Хан-хара-суг, перед горой Ах-таг, позади горы Хара-таг старуха со стариком жили, они одного сына, одну дочь имели. Их дочерью Алтын-Тана была. Старый старик в реке вершу, на горе силки имел. Рыбу в реке ловил, птицу в силках брал. В один из дней девушка Алтын-Тана спрашивает у матери:
— Наш отец куда ходит?
— Куда ему ходить? — говорит мать, — нам могилу копает, нам гроб делает. Когда мы умрем, как вы нас хоронить будете?
Вечером старик вернулся.
— Сделал ли? —спрашивает его жена. — Сделал, — так отвечает старик.

Старый старик заболел. Один, два, три дня болел — умер. Жена с детьми его унесли, похоронили. Старушка своим детям говорит:
— Ну, дети мои, как мы вашего отца хоронили, видели? Когда я умру, меня так же похороните. Но на впереди стоящую гору Ах-таг ни за что не поднимайтесь! Огонь не гасите! Если погасите, зажечь огонь не сможете.
Старушка долго болела. Потом умерла. Дети ее похоронили. Теперь старшая сестра с младшим братом вдвоем жить стали.

В один из дней утром Алтын-Тана своему младшему брату говорит:
— Давай на позади стоящую гору Хара-таг поднимемся! Живет ли кто на этой земле, как мы, посмотрим.
На вершину Хара-таг поднялись. С горы Хара-таг смотрят — нет ни одного живущего там человека. Затем к своему дому спустились. До своего дома дошли — их огонь погас. Что утром было сварено — то и поели.
Утром встали. Алтын-Тана своему младшему брату говорит:
— Экей, мой младший брат! Давай на впереди стоящую гору Ах-таг поднимемся. Почему мать с отцом подниматься нам туда не велели, давай узнаем!
— Ладно, ладно, — говорит ее младший брат, — что там есть, давай посмотрим.
Пошли. Когда до середины склона дошли, Алтын-Тана говорит:
—Ты, мой младший брат, здесь останься. Я на вершину горы поднимусь. Что там есть —посмотрю. Когда посмотрю, к тебе и спущусь.

Младший брат остался, старшая сестра на гору поднялась. На вершину горы поднялась — там жилище стоит. Алтын-Тана, его дверь приоткрыв, увидела: черная женщина на скамье лежит. Черная женщина говорит:
— Алтын-Тана, дверь открыв, почему не заходишь? Почему на улице стоишь?
— Нет, — говорит Алтын-Тана, — заходить не буду. Мне огонь дай. Наш огонь погас.
— Нет, — говорит черная женщина, — не встану и огня не дам. Если я встаю — не ложусь, если я даю — не забираю. А ты, — говорит, — в дом входи.
— Нет, — говорит Алтын-Тана, — если я войду — не выйду.
Спорили-спорили, ничего у них не вышло. Алтын-Тана затем обратно убежала. До младшего брата дошла, своего брата за руку схватила, в свой дом вернулась. Домой придя, свои вещи-пожитки взяла. Отправились. Сквозь черную тайгу побежали. Когда они по черной тайге бежали, вдруг из-за деревьев с длинными волосами, с длинной бородой, с огромными глазами в черной одежде черный-черный человек вышел. Тот человек за детьми погнался.
— Быстрее, быстрее! — кричит Алтын-Тана. — За нами Хара-Хашхы гонится.
Еще быстрее они побежали. Сквозь черную тайгу прошли — на поляне юрта стоит. До той юрты дойдя, ее дверь открыв, вошли. Вошли — одна большая старуха сидит.
— Изен ме, миндэ бе, старуха! — говорят.
— Изенек-миндек, — сказала старуха. Алтын-Тана говорит:
— Ты, старуха, сможешь ли наши чистые души спасти? Хара-Хашхы за нами гонится.
— Нет, — говорит старуха, — с тем айна боролась — сил у меня не осталось. Не смогу спасти вас. Эту вторую тайгу, которая началась, пройдете — там юрта стоит. В той юрте наша средняя сестра живет. Если вас можно спасти — она спасет.

Далее брат с сестрой туда побежали. Хара-Хашхы снова за ними погнался. Брат с сестрой из последних сил бегут. Вот юрта стоит. До юрты добежав, быстро ее дверь открыв, вошли. Там старая старуха сидит.
— Изен ме, миндэ бе, старая старуха! — говорят.
— Изенек-миндек, — сказала старая старуха.
— Сможешь ли наши чистые души спасти? — спрашивает Алтын-Тана. — Хара-Хашхы за нами гонится.
— О-о-ой! — говорит старая старуха. — Не смогу спасти. Уходите. Недалеко отсюда такая же юрта стоит. Там наша старшая сестра живет. Если ваши чистые души можно спасти, она спасет.

Туда побежали. Хара-Хашхы за ними снова погнался. Дети бежать устали. Вот одинокая юрта показалась. Ее дверь открыв, вошли. Старая старуха сидит.
— Изен ме, миндэ бе, старая старуха! — сказали.
— Изенек-миндек, — сказала старуха.
— За нами Хара-Хашхы гонится. Наши чистые души сможешь ли спасти? — спрашивает Алтын-Тана.
— Спасу, — говорит старая старуха. Свой сундук открыла золотой, платок достала, подала. — В черной тайге река Хан-хара-суг течет, — сказала старуха — Река Хан-хара-суг очень бурная, с камня на камень подпрыгивая, течет.

К Алтын-Тана обращаясь, говорит:
— Когда золотым платком ты взмахнешь — река до гальки высохнет. Тогда вы ее перейдете. Хара-Хашхы ее перейти не сможет. Вот два щенка: один белый, другой синий. Возьмите их.

От старой старухи выйдя, опять они побежали. Хара-Хашхы снова за ними погнался. Вот река Хан-хара-суг течет. Ее вода очень белой кажется. Шум реки сильно-сильно слышится. Алтын-Тана золотым платком взмахнула. Река до гальки высохла. Через нее перешли. Река, как раньше, потекла. Хара-Хашхы ее перейти не успел. Остался. Своими зубами заскрипел, кулак показав, повернулся.
Девушка Алтын-Тана отах стала строить. Ее младший брат в тайгу птиц стрелять ушел. Младший брат с добычей возвратился. Огонь разведя, мясо сварили, поели.
— Экей, — говорит младший брат, — среди тайги что за зверь с красной шерстью ходит? — Это косуля, — сказала Алтын-Тана, — человек ее ест, — сказала. — Ее стрелять надо, — сказала.
Младший брат, своих собак взяв, косулю стрелять ушел. С убитой косулей вернулся. Мясо варят. Поели. Тот ночлег переночевали. Когда заря, что взойти должна, взошла, младший брат девушки Алтын-Тана опять на охоту ушел.

Наверху три гуся пролетали. «Экей, девушка Алтын-Тана, — говорит один из гусей. — На той стороне реки Хан-хара-суг завернутый в пеленки ребенок лежит. Того ребенка пойди и возьми. Если мальчиком окажется — опорой твоему младшему брату будет, если девочкой окажется — тебе опорой будет».
Девушка Алтын-Тана свой золотой платок взяла, на берег реки Хан- хара-суг пошла. В сторону реки Хан-хара-суг три раза платком взмахнула — река до гальки обмелела. Через реку перешла, ребенка взяла.

Когда обратно перешла, тот ребенок во взрослого человека вдруг превратился, на ноги встал «Я — Хара-Хашхы», — сказал. Девушка Алтын-Тана со страху побежала, Хара-Хашхы ее догнал. «Не бойся меня, — так сказал. — Моей женой будь, вместе жить будем». Девушку Алтын-Тана уговорил. Алтын-Тана его женой стала. В отах они пришли. Младший брат вернулся, застреленную косулю принес. Видит: в отахе вместе с его старшей сестрой мужчина сидит. Мальчик, его увидев, испугался. «Не бойся, — сказал тот человек, — я твоим зятем буду. Твоя старшая сестра Алтын-Тана — моя жена». Все мясо добытой косули они съели. Своих собак тоже накормили. Хара-Хашха говорит: «Ты, оказывается, хороший охотник. Твое имя Адыгчы-Оол будет». Тот ночлег переночевали. Утром встали, поели, Адыгчы-Оол опять на охоту ушел.

Когда, на охоту идя, до леса дошли, синяя собака белой собаке говорит: «О чем Алтын-Тана с мужем договариваются, пойди послушай». Белая собака, придя, за отахом встала, подслушивает. Хара-Хашхы говорит: «Этот клык в суп опусти. Когда Адыгчы-Оол вернется — клык ему в суп положи. Когда Адыгчы-Оол клык съест — тот в его горло вонзится. Адыгчы-Оол умрет. Мы его, а заодно и его собак съедим».
Прежде жалевшая своего младшего брата Алтын-Тана теперь его не пожалела. Белая собака Адыгчы-Оола дождалась. Потом, что узнала, рассказала. Синяя собака говорит: «Когда отсюда пойдешь, переднюю ногу косули бросишь. Мы, за нее споря, драться будем, казан опрокинем. Клык на землю упадет». До отаха дошли. Адыгчы-Оол переднюю ногу косули бросил. Собаки драться стали, казан опрокинули. Когда суп вылился, и тот клык выпал, земля загорелась. Тогда [Адыгчы-Оол] сам, казан помыв, мясо сварил. Мясо сварив, своих собак накормил, сам поел. Улеглись, заснули.

Когда чистый диск солнца поднялся, Адыгчы-Оол встал. Суп сварив, своих собак покормив, сам поел. Снова на охоту ушел. Синяя собака белой собаке говорит: «Что Хара-Хашхы говорит, сходи послушай». Белая собака, придя, за отахом подслушивает. Хара-Хашхы говорит: «Я в тайгу пойду. В тайге рубленый дом стоит. Когда твой младший брат придет, ко мне его приведешь. В какой части дома жить будет, пусть посмотрит». Белая собака обратно убежала. Адыгчы-Оола на дороге дождалась, что услышала, рассказала.
Адыгчы-Оол вернулся. Алтын-Тана говорит: «В тайгу на дом смотреть пойдем». Пошли. Когда в дом вошли — там Хара-Хашхы лежит. Адыгчы-Оола увидев, он говорит: «Этого парня схватить надо, его горло перерезать надо».
— Отпустите! На улицу выйдя, недолго худаю я помолюсь, — умоляет Адыгчы-Оол. Алтын-Тана говорит: «Выйдя, пусть недолго помолится».
Тогда Адыгчы-Оол, на улицу выйдя, наверх дома поднявшись, худаю помолился: «Эти айна мой крик пусть не услышат!» Тогда своим собакам крикнул: «Куда ушли?» Когда три раза крикнул, синяя собака из земли выскочила, белая собака следом за ней вышла.

В то время Хара-Хашхы кричит: «Заходи, парень. Что так долго молишься? Нет, этот человек сам не зайдет, надо выйти, его завести». Когда Хара-Хашхы вышел, синяя собака его горло перегрызла, белая собака его за ногу схватила. Хара-Хашхы умер.
Синяя собака говорит: «Алтын-Тана к стене накрепко привяжем. Под ее правым глазом белую чашу поставим, под ее правым глазом синюю чашу поставим. Если она тебя жалеть будет — ее слезы белую чашу наполнят, если Хара-Хашхы жалеть будет — ее слезы синюю чашу наполнят». Так и сделали.

Затем собравшись, землю, где народ живет, искать отправились. Когда так шли, хребет Алтай-сын с седловиной повстречался. На хребет Аатай-сын поднявшись, видят: на другой стороне большой аал стоит. К тому аалу спустились. На краю аала старая юрта стоит. В нее вошли. В той юрте старые старуха со стариком жили. «Изен ме, миндэ бе», — сказал Адыгчы-Оол. «Изенек-миндек», — сказали старуха со стариком. Адыгчы-Оола за стол усадив, накормили, его собак тоже покормили.
Старый старик спрашивает:
— Из какой земли ты человек?
— Я на берегу реки Хан-Хара-суг жил, — так говорит Адыгчы-Ооа — Отца-матери у меня нет. Имя мое Адыгчы-Оол.
— Далеко ли, близко ли идешь теперь? — спрашивает старый старик — Вот только иду. Человеку, ребенка не имеющему, ребенком буду, человеку, потомства не имеющему, потомком буду, — говорит Адыгчы-Оол.
Старый старик:
— Мне ребенком будь, — так говорит.
Тогда он им ребенком стал, там и зажил.

В один из дней вечером, когда стемнело, скот встревожился. Белая собака дверь стала царапать. Когда дверь открыли — белая собака выбежала. Скот ржать, мычать перестал. Люд-народ кричать стал. Синяя собака дверь стала царапать. Когда дверь открыли —синяя собака выбежала. Люд-народ кричать перестал. Адыгчы-Оол хотел выйти — старый старик его не выпустил: «Ночью нельзя выходить», — так сказал. Когда заря, что взойти должна, взошла, Адыгчы-Оол на улицу вышел. На улицу вышел — его собак нет. На хребет Алтай-сын поднялся. Оттуда смотрит — его собак не видно. Затем видит: из густой тайги его собаки бегут. Синяя собака шкуру синего волка принесла, белая собака шкуру белого волка принесла.

Адыгчы-Оол вместе со своими собаками в аал вошел. Старуха и старик радуются. Старуха еду приготовила. Стали есть. «Хорошо, хорошо, — говорит старый старик. —Синий волк и белый волк, скота не оставляя, его уничтожали. Теперь же наш скот расти будет, нашему народу хорошо жить будет».
Старая старуха, поев, свое хорошее платье надев, к хану побежала. К хану войдя, поздоровалась.
— Из-за чего, так торопясь, ты пришла, старая старушка? — говорит хан.
— Из-за чего, так торопясь, пришла? — отвечает старушка. — Есть у нас сын, Адыгчы-Оол. Его собаки белого волка с синим волком поймали.
— Тогда, старая старуха, пусть твой сын, своих собак взяв, приходит, — говорит хан. Старого старика и сына она привела. Собаки тоже вместе с ними пришли. Хан, их за стол усадив, угощать стал.
— Адыгчы-Оол, за то, что ты волков убил, что себе возьмешь? — спрашивает хан.
— Что возьму? — говорит Адыгчы-Оол — Ничего мне не нужно!
Старый старик говорит:
— Если бы ты свою единственную дочь Адыгчы-Оолу отдал — хорошо было бы.
— Э-э, если таким людям, как вы, не отдать, то кому отдавать? — говорит Хара-Хан, затем на улицу выйдя, кричит:
— Скот зарежьте, большую свадьбу устройте!

До истечения семи дней большая свадьба была. Когда свадьба закончилась, народ разошелся. Хара-Хан говорит:
— Хозяином выпасного скота ты будь, ханом люд-народу ты будь!
Адыгчы-Оол говорит:
— Нет, ты ханом будь! Я же охотиться буду.
— На лучшем из коней будешь ездить, — так сказал хан. Адыгчы-Оол снова стал охотиться. Синяя собака ему говорит:
— На девушку Алтын-Тана надо пойти посмотреть.
— Да, да, надо посмотреть, — говорит Адыгчы-Оол.
Пошли. Посмотрели. Из ее правого глаза ни одной слезы не вытекло. Из ее левого глаза слезы чашу до краев наполнили.
— Гляди, — говорит синяя собака, — тебя жалея, не плакала, плакала, Хара-Хашхы жалея.
Адыгчы-Оол девушку Алтын-Тана, отвязав, домой увез. Домой привез. Она в доме жить стала. Адыгчы-Оол на охоту ушел. Девушка Алтын-Тана своей невестке говорит: «Пойди, цветов нарви». Когда ее невестка цветы принесла, девушка Алтын-Тана казан открыла. Две бутыли араги перегнала. Адыгчы-Оол вечером вернулся. Девушка Алтын-Тана своему младшему брату говорит:
— Ты, целый день, на коне ездил, устал. Хоть один стакан араги выпьешь ли?
Адыгчы-Оол один стакан араги выпил, на улицу выбежав, упал и умер.
Его собаки прибежали. Синяя собака его за руку стала тащить, белая собака за ногу стала тащить. На хребет Ах-сын его подняли. Синяя собака белой собаке говорит:
— Хорошо смотри за ним: снизу пусть червь не ест, сверху пусть птица не ест. Я снадобье иду искать, которое мертвого человека оживит, погасший огонь разожжет. Когда шесть дней пройдет — тогда «умер» скажешь, когда семь дней пройдет — тогда «погиб» скажешь!

Жена Адыгчы-Оола мужа похоронить хотела. Белая собака хоронить не дала. Семь дней прошло. Белая собака видит: синяя собака из тайги вышла. Белая собака навстречу синей собаке побежала. До синей собаки добежала: у синей собаки в одном боку шесть стрел, в другом боку шесть стрел. Белая собака те стрелы вытащила. Синяя собака упала — умерла. Перед смертью она сказала: «В своем ухе снадобье принесла, которое мертвого человека оживит, погасший огонь разожжет. Когда его вытащишь, мои раны оближешь». Когда белая собака раны синей собаки облизала, синяя собака ожила. Затем синяя собака, в рот снадобье взяв, рот-нос Адыгчы-Оола облизала. Адыгчы-Оол чуть покраснел, задышал, глаза открыл.
— Ох, как же я долго спал! — так сказал. На ноги поднявшись, домой отправился. Хара-Хан обрадовался. Жена Адыгчы-Оола: «Умерший мой муж, ожив, пришел!» — так говоря, радовалась. Люд-народ собрали, большое угощение устроили. Синюю собаку весь народ увидел. Когда угощение закончилось, люд-народ разошелся.
Теперь Хара-Хан своим солдатам наказ дал. Солдаты девушку Алтын-Тана к хвосту трех кобылиц-двухлеток привязали. Кобылицы побежали — девушку Алтын-Тана на три части разорвали!
Потом Хара-Хан и его жена умерли. Адыгчы-Оол, ханом став, пигом став, там и зажил.

Мосьнэ и Порнэ вместе живут, одни в деревне. Мосьнэ отправилась за реку. К берегу подошла, говорит:
— Черный мой зверь, рыжий мой зверь (черный является добрым зверем, рыжий — недобрым, предвещающим беду — Прим.Ред.), выплывайте!
Выплыл ее черный зверь, села на его спину, за реку переправилась. Вышла на берег, идет, впереди, смотрит, один дом стоит, в этот дом вошла: там женщина, Яныг-Эква (букв. старая женщина, большая женщина — Прим.Ред.), сидит.
— Ну вот, — говорит, — внученька, почини мне мою шубку.
Ну вот, эта внученька стала чинить. А бабушка вот еду готовит. Из носа кусочек носовой корки отковырнула, из своих ушей кусочек ушной серы отковырнула — еду готовит. Эта девушка ничего не говорит, просто смотрит.

У бабушки еда готова, сняла ее с огня. Все варево жиром покрыто, оказывается, застывающим стылым жиром. (Какая жирная сопля у нее! — Реплика сказителя.)
Ну, потом говорит:
— Внученька, поищи у меня в голове. Внученька, скажи: «Какой у тебя носище, как нос берестяной маски (берестяные маски надевали на медвежьем празднике, его участник мог говорить о присутствующих все, что думает, а адресат не должен был обижаться — Прим.Ред.)!»
— Зачем так говоришь, милая бабушка, маленькие нос-глаза милой женщины смолоду у тебя.
— Внученька, скажи: «У тебя ручищи — как лопаты, которыми в очаге разгребают».
— Ну, милая бабушка, зачем ты так говоришь, и в старости маленькие руки-ноги милой женщины у тебя.
И снова в голове ищет. Потом, когда закончила, внученька собралась уходить.
— Ну вот, — говорит бабушка, — пойдешь, два амбара на ножках стоят, один амбар новый, а другой амбар старый. В старый амбар войдешь, с одной стороны новые ящики, с другой стороны старые ящики. Из старых ящиков один ящик возьми.

Эта пошла, к амбарам на ножках пришла, вошла. Старый ящик взяла и пошла к берегу. Снова своих зверей к берегу зовет:
— Черный мой зверь, рыжий мой зверь, выплывайте!
Оба ее зверя выплыли. Снова села на спину черного зверя, тот везет. Переправил ее на другой берег, она ящик и тащит. Пришла домой, свой ящик раскрыла: один мужичонка там посиживает!

Ну, стали жить. Мужчина какие-то стружки строгает, стрелы, лук делает.
Вот однажды Порнэ вбежала:
— Милая-Мосьнэ, оказывается, у тебя есть муж, эти стружки, похоже, какой-нибудь мужчина строгал.
— Нет, я сама строгала.
Там и спорят. Порнэ на улицу выскочила, видать, догадалась. На берег она прибежала, говорит:
— Черный зверь, рыжий зверь, выплывайте!
На спину своего рыжего зверя села: то вниз опускается, то вверх поднимается — так вот вниз-вверх носится. Ну вот, вышла на берег, как и та девушка, дом нашла. Туда пришла, вошла в дом, смотрит: сидит одна женщина.

— Внученька, зашей мне шубку. (Кто все время рвет ее шубу!? — Реплика слушателей.) Дала ей шубку, Порнэ вот шьет, и все большими стежками. Эта бабушка еду готовит. Из своего носа носовой корки отковырнула, из ушей ушной серы отковырнула...
— Бабушка, почему в котел серу из ушей опустила?
Эта бабушка ничего не говорит. Ну, она так и шьет. Когда наконец эта с шубой закончила, котел бабушка сняла. Как и прежде, все варево застывающим жиром покрыто. Вот едят. Еды поели, закончили, бабушка говорит:
— Внученька, поищи у меня в голове! Внученька, скажи: «Бабушка, ведь глазищи твои вот съедят, проглотят! Будто сейчас съедят, сейчас проглотят!»
— Ну! Правда!
— Внученька, скажи: «Ручищи твои — как лопаты, которыми в очаге разгребают».
Внученька опять сказала: — Ну! Правда!

Ну, вот внучка уходить собралась.
— Ты сейчас пойдешь, там стоят два амбара на ножках. В старый амбар не заходи, зайди в новый амбар, из новых ящиков возьми один ящик!
Девушка этого и ждала! Пришла к амбарам. Как ей сказали, то и взяла. Пошла к берегу, те самые звери снова выплыли, она на спину рыжего зверя села, так же вниз-вверх носится. Вышла на берег, вот с ящиком идет. Пришла, внесла в дом, открыла его: оказывается, там огромная змея! Свернулась и лежит. Стали жить, живут, и змея ее съела. А Мосьнэ со своим милым мужем и теперь блаroденствуют, и теперь поживают.

Чаачахаан имел жену старуху Чабычахаан, дочь Кыл Кюсмэй, сына От Атах, сына Сэбирдэх Тюсс, сына От Сыалыйа, сына Хабах Бас, сына Орой Мэйни. Был у них белый бык, не вмещавший в речушке. Его они откармливали годами.
— Вечером зарежем быка. Сходи и принеси воды, — сказали парню От Атах. Парень От Атах, схватив ведро, побежал за водой.
— Вечером быка зарежем, — приговаривал парень и от радости начал кататься. Катаясь, упал и сломал правую ногу. Затем стал кататься на другой ноге, но эту ногу он тоже сломал. Потом он стал на обеих руках кататься, упал и сломал обе руки. Тогда стал кататься на голове, голова отлетела. Стал кататься на груди, грудь разбилась. От этого парень От Атах умер.

— Парень! Парень Орой Мэйии, принеси веток. Вечером быка съедим! — сказали. Парень Орой Мэйни, придя в лес и собирая ветки, приговаривал:
— Вечером быка съедим.
Бегал и забавлялся, подбрасывая вверх ветки. Когда он так забавлялся вдруг подброшенная им ветка упала на его голову и пробила череп. Парень умер.

Вечером зарезали белого быка, не помещающегося в речушку. Парню От Сыалыйа дали держать горящую лучину. Парень, держа лучину, нечаянно огнем поджег свои штаны. Штаны запылали, парень сгорев, умер.

Старуха Чабычахаан, сидя и размешивая кровь быка в берестяной посуде, упала в эту посуду с кровью и умерла.

Парень Сэбирдэх Тюес шел, неся бычью грудинку. Грудь его надломилась, и он умер.

Девушка Кыл Кюемэой хотела пожарить и съесть тонкий сальник быка. К сальнику прилипла глина из очага. Она проглотила все это, подавилась и умерла.

Парень Хабах Бас, говоря: «Родные мои все умерли», — стоял и плакал, почесывая голову. Когда он стоял так, почесывая голову, вдруг пальцы его впились в голову. От этого парень Хабах Бас тоже умер.

Чаачахаан, говоря: «Вот и умерли все мои родные», — сам загоревал сильно. Встал, взял из внутренностей одну кишку и, поджарив ее, съел. Он наелся одной этой кишкой.
— Нет, в этом году мясо быка своего я не смогу съесть! Пожалуй, позову Могуса, чтобы он съел, поубавил мясо! — сказав так, Чаачахаан, и одевшись, отправился к соседям, братьям Ала Могусам. Дойдя, он вошел к старшему из братьев.

— Чаачахаан, зачем пришел? — спросил старший Ала Могус.
— Э...Захотел зарезать и съесть своего белого не вмещающегося в речку быка. А родные мои все умерли. Поэтому, если способность к еде еще сохранилась у тебя, то сходи и помоги. Поешь, поубавь мясо моего быка. Я сам за всю свою жизнь не смогу съесть его, — ответил Чаачахаан.
— Способность к еде у меня пропала. Не пойду! Сходи к среднему Ала Могусу! — сказал старший Ала Могус.

Придя к среднему Ала Могусу, он вошел порывисто, с шумом.
— Чаачахаан, зачем пришел? — спросил Ала Могус.
— Зарезал белого быка, не вмещающегося в речку. Родные мои все умерли. Сходи, съешь мяса моего быка, поубавь его. Сам же я не смогу съесть его за всю свою жизнь!
— О-о... Способность к еде у меня пропала! Не пойду! Иди, сходи к младшему Ала Могусу! — сказал средний Ала Могус.

Придя к младшему Ала Могусу, Чаачахаан вошел порывисто, с шумом.
— Чаачахаан, зачем пришел?
— Я зарезал своего быка, не помещающегося в речку. Родные мои все умерли. Поэтому мясо своего быка я сам не смогу съесть. Сходи, съешь мяса моего быка, поубавь его, — попросил Чаачахаан.
— О-о... Хотя способность к еде у меня пропала, все же схожу! — ответил младший Ала Могус.

— Жена! Подай-ка мне торбаза из шкур задних ног тридцати быков.
Могус надел торбаза из шкур задних ног тридцати быков, принесенные женой.
— Жена! Подай-ка мне шубу, сшитую из шкур со спины тридцати быков.
Жена принесла и подала шубу, сшитую из шкур со спины тридцати быков. Могус надел шубу.
— Жена! Подай-ка штаны из брюшной части шкур тридцати быков!
Жена принесла и подала штаны из брюшной части шкур тридцати быков. Могус надел штаны.
— Жена! Подай-ка рукавицы из шкур передних ног тридцати быков.
Жена принесла и подала рукавицы из шкур передних ног тридцати быков. Могус надел их.
— Жена! Подай-ка шапку из кожи голов с рогами тридцати быков!
Жена принесла и подала шапку, сшитую из кожи голов с рогами тридцати быков. Могус надел эту шапку.
— Жена! Подай-ка ремень из хвостов тридцати быков!
Жена принесла и подала ремень из хвостов тридцати быков. Могус опоясался им.
— Жена! Подай-ка суму из шкуры десяти быков! Гостиницы туда положу!
Жена принесла и подала суму из шкур десяти быков. Могус надел суму, и они пошли к дому Чаачахаана. Вошли в дом Чаачахаана.

— Вот лежит горой мясо моего быка. Отсюда сколько можешь, столько и ешь! — сказал Чаачахаан.
Могус разом проглатывал по целой ноге быка. Разом проглотил внутренности. Завернув голову и копыта в шкуру, он все это проглотил разом и спросил:
— Ну, еще какая еда есть у тебя?
— Другой еды у меня нет. Вот только эти умершие люди есть, — ответил Чаачахаан.
Могус разом друг за другом проглотил мертвых людей.
— Ну, еще какая еда есть у тебя? Подай-ка еще сюда, я не наелся! — сказал Могус.
— Другой еды у меня нет!
— Ах ты, четырехглазый черный обманщик! На такую жалкую еду ты пришел и позвал меня? Я совсем не наелся! Какие гостинцы своим родным понесу? Отнесу самого тебя, собаку, — сказал Могус и положил Чаачахаана в свою суму.

Могус вышел и с сильным шумом отправился домой. По дороге Могус остановился. Чаачахаан, прорезав суму, выпал. Могус продолжал идти, не зная, что Чаачахаан выпал из сумы. Повесил суму возле дома. Войдя в дом, сказал жене:
— Чаачахаана самого принес в гостинцы! Выйди и принеси его.
Жена его, оказывается, сидела и шила. Второпях она проглотила иголку с наперстком. Вышла и принесла пустую суму:
— Смеешься ты надо мной? Где же твой Чаачахаан? В суме его нет! — сказала жена.
— Обманщица! Обжора ты! Сама на дворе съела, не желая поделиться со своими восемью плешивыми сыновьями и дочерьми! И еще говоришь: «Нет его!» — сказав это, Могус распорол жене живот. Оттуда выпали и брякнули иголка с наперстком, а Чаачахаана не оказалось.
— Чаачахаан, обманщик, по пути выпал, наверное! Не зная этого, я убил свою жену! О горе мне! Постой же, я его, собаку, поймаю и приведу! — сказал Могус и пошел обратно.

Когда Могус подбежал к месту, где он останавливался, Чаачахаан лежал, обложившись со всех сторон древесной корой.
— Погоди же! Все большие кости твои на мелкие куски ногами переломаю, все малые кости твои вдребезги раздроблю. Черный обманщик, ты исчез и заставил меня убить жену! — сказал Могус и стал топтать Чаачахаана, Чаачахаан увертывался. Могус вдребезги растоптал всю кору.
— Ага! Небось, большие кости твои, уж наверно раздробились; малые кости твои переломились, не так ли? — приговаривал Могус и, положив Чаачахаана в суму, пошел домой. Дома принес котел, положил доску для рубки мяса, взял топор и положил Чаачахаана спиной на доску. Тогда Чаачахаан сказал:
— Потрогай-ка мой жир, он толщиной в один кулак! Если дети будут накормлены им, без примеси мелкой сушеной рыбы, то у них заболит живот, как только жир попадет им в желчь. Поэтому найди мелкую сушеную рыбу и, смешав ее с моим мясом-жиром, накорми, своих детей.
— Э, действительно, ты говоришь правду! Пожалуй, пойду, поищу мелкую сушеную рыбу, — сказал Могус. Он положил Чаачахаана на реетчатую полку. Затем взял туесок и отправился за мелкой сушеной рыбой.

— Детки! Спустите меня! Чем же вы будете есть мое мясо и жир, когда отец ваш придет? Я сделаю вам деревянную ложку, — сказал Чаацахаан.
— Правда, правда! Сделай ложку, — говорят дети и спускают вниз Чаачахаана.
— Где отцовский нож! Принесите-ка, — сказал Чаачахаан.
Принесли и подали отцовский нож. Сделал он из лучины одну ложку. Ребята обрадовались.
— Садитесь рядом. И закройте глаза! Эту ложку отдам тому из вас, кто дольше всех просидит неподвижно, закрыв свои глаза, — сказал Чаачахаан.
Ребята расселись рядом и крепко-накрепко зажмурили глаза. Чаачахаан одним ударом ножа срубил головы всем ребятам. Сварил все мясо ребят. Затем он разложил на берестяной стол отдельно внутренности и отдельно мясо. На кровать положил головы ребят рядом и прикрыл их одеялом. Затем под домом вырыл нору, вмещавшую только его и спрятался в этой норе.

Вечером пришел Могус с ношей из мелкой сушеной рыбы и вошел в дом. Увидев сварившесся мясо, обрадовался.
— Бедные мои дети! Не дождавшись меня, они уже убили Чаачахаана. Уже разрубили, сварили сего и оставили мне! — приговаривая так, он отрезал мясо и съел.
— Каким образом Чаачахаан кровным родственником является мне? Что-то у меня мышцы дрогнули.
Затем он попробовал кусочек печени.
— Каким это родственником мне по печени является Чаачахаан? Что-то печень дергается.
Затем он пробует кусочек от сердца.
— Каким это родственником мне по сердцу является Чаачахаан? Что-то сердце забилось.

Затем...
— Бедные мои дети, спят ведь. Наевшись жиру Чаачахаана, они совсем размякли, утомились. Вставайте, ешьте мелкую сушеную рыбу! А то животы разболятся от жира Чаачахаана! — закричал Могус.
Ребята голос не подают.
— Почему так крепко спят? Вставайте, вставайте! — сказал Могус и сдернул одеяло. Головы детей гулко попадали на землю. Тогда Могус вскрикнул:
— Ай, грох-трах! Грох-трах! — и стал шумно подпрыгивать до потолка. Растоптал головы всех детей. — Черт что натворил? Посмотрите-ка! Бедных моих любимых детишек Чаачахаан из мести убил! Погоди-же, разделаюсь я с тобою! Съем, наверняка! Чаачахаан! Чаачахаан!

— Где ты? — кричал Могус.
Голос Чаачахаана слышится на улице: — Я на улице!
Могус выскочил на улицу. Посмотрел — Чаачахаана нигде нет.
— Чаачахаан! Чаачахаан! Где ты?
Голос Чаачахаана из дома:
— Я в доме.
Могус вбежал в дом, Чаачахаана нигде нет.
— Чаачахаан! Чаачахаан! Где ты?
Голос Чаачахаана с улицы:
— Я на улице!
Могус выбежал на улицу, посмотрел, Чаачахаана нет. Могус вышел из терпения. Кричит еще громче:
— Чаачахаан! Чаачахаан! Куда ты пропал?
— Я здесь! Вот я, здесь, дедушка! — отвечает Чаачахаан и выглядывает из норы.
— Вот ты где, оказывается! Ну вылезай, выходи!
— Нет, we выйду! Лучше ты сам войди сюда!
— Я не могу войти!
— Ты скажи: «Пусть стану иглой-шилом, таким же тощим-сухим!». Тогда ты пройдешь! — посоветовал Чаачахаан.
— Пусть стану иглой-шилом таким же тощим-сухим! — говорит Могус. Сказав так, Могус просунул голову, которая «сделавшись иглой-шилом» действительно пролезла в нору. Тогда Чаачахаан ножом отрубил голову Могуса. Затем он выбежал на улицу. Там он вспорол Могусу живот. Съеденные Могусом его родные, оказывается, находились в его животе.

Вытащив людей, Чаачахаан вошел в дом и стал искать живую воду. Ничего не нашел. Не найдя живую воду, он вышел и стоял, плача над людьми. Стоя так, он вдруг услышал птичий голос:
— Могусов мизинец! Могусов мизинец! — прощебетала птичка.
Чаачахаан прислушивался и немного подумал.
Затем, сказав:
— Я понял, — он подбежал к Могусу и разрезал ему мизинец. Оттуда со звоном выпала маленькая табакерка. Когда он открыл эту табакерку, внутри оказалась живая вода. Этой живой водой Чаачахаан намазал людей, напоил их. Когда они ожили, люди все какими были, такими и стали.

Чалчахаан забрал все богатство Могуса и привел людей домой. С этих пор Чаачахаан очень хорошо зажил, говорят.