Русский фронтир: Освоение Алтая староверами. Часть II

Получив помилование императрицы, беглые староверы покинули труднодоступные каменистые ущелья Алтая и расселились в долине Бухтармы. Члены семьи Гаврилы Бочкарева принять подданство отказались. Они отделились от остальных бухтарминцев и ушли в устье реки Аргут, притока Катуни (Уймона). Там Бочкаревы изолировались еще несколько лет. Алтайская администрация вскоре их все-таки обнаружила. После долгих переговоров чиновники убедили беглецов переселиться в Уймонскую долину, где те в самом конце 1790-х годов основали деревню Верх-Уймонская. Вскоре туда перешли некоторые староверы с Бухтармы.

Благодаря императорскому прощению и принятию в подданство экономическое освоение Алтая староверами-горцами еще больше ускорилось. Для российского же правительства именно этот момент стал последней вехой присоединения Горного Алтая. Отныне границы Российской империи в этом регионе сомкнулись с Цинским Китаем.

Для самих каменщиков история их конфликта с властями отнюдь не закончилась: впоследствии около 100 лет они вели борьбу с местной администрацией за реальное соблюдение своих прав. Власти постепенно отбирали дарованные льготы, и в 1878 году инородческий статус бухмарминцев был полностью упразднен (как и все связанные с ним права и привилегии).

Отголоски этого конфликта сохранялись в памяти бухтарминцев долгие десятилетия. В конце 1920-х годов в районы Алтая была направлена Казакстанская экспедиция советской Академии наук для изучения местного русского населения. К тому времени значительная часть гор Алтая территориально вошла в Казакскую АССР (вскоре она будет преобразована в ССР), и это не опечатка: несколькими годами позже вторая буква «к» в названии республики официально сменилась на «х».

Записи этнографов показали, что лишение льгот инородчества в 1878 году каменщики восприняли как несправедливое: «Еще до настоящего времени некоторые бухтарминские старики называют себя бывшими инородцами и считают, что они лишились своего "инородства", то есть особых преимуществ сравнительно с другими крестьянами, недавно, с тех пор, как их стали брать в солдаты».

Несмотря на проигрыш в борьбе за свои права, бухтарминцы оставались для сибирской областнической интеллигенции символом надежды на будущее процветание русского населения Алтая.

Бухтарминские старики рассказывали исследователям экспедиции, что при первой после отмены льгот попытке набора в солдаты власти натолкнулись на сопротивление жителей. Каменщики восприняли подобные действия администрации как произвол, нарушавший обещания, данные Екатериной II. Среди них ходила легенда о «грамоте» императрицы, где все дарованные ею льготы закреплялись за бухтарминцами «на век», то есть навечно. Каменщики считали, что власть смогла так несправедливо поступить с ними только потому, что необходимой копии документа не оказалось у местных старожилов в нужный момент на руках, чтобы предъявить ее алтайскому начальству.

Несмотря на проигрыш в борьбе за свои права, бухтарминцы оставались для сибирской областнической интеллигенции символом надежды на будущее процветание русского населения Алтая. Как было сказано выше, русские жители Алтая в полном составе были приписаны к местным заводам, трудясь в крайне тяжелых условиях. После реформы 1861 года мастеровые и крестьяне стали юридически свободными и получили формальную возможность покинуть свои предприятия.

Но отсутствие альтернативных трудовых навыков и сила привычки заставляли их оставаться на прежнем месте работы, не меняя ничего к лучшему в своей жизни. Называя Алтай «сибирской Швейцарией», Николай Ядринцев обращал внимание на разительный диссонанс между красотой природы края и ужасными условиями жизни его русского населения. Однако пример каменщиков вселял в ученого-сибиреведа надежду, что все это лишь «болезни роста», и крестьянская реформа Александра II принесет положительные плоды спустя время.

В 1880 году Ядринцев отправился в экспедицию на Бухтарму и вернулся оттуда полным воодушевления, увидев «беспрецедентную способность старообрядческих общин-скитов к адаптации в непривычных географических и климатических условиях». Например, он узнал, что бывшие жители европейских равнин за столетия смогли мастерски освоить специфику горной ирригации и в совершенстве овладеть навыками экстремальной верховой езды по ущельям. В отличие от церковных авторов того времени, Ядринцев с полным на то основанием видел в староверах не ретроградов или «фанатиков», а пионеров и перспективных новаторов.

Экономика каменщиков к тому времени стала не просто рыночной, а многоотраслевой. В число хозяйственных занятий входили пашенное земледелие, скотоводство, пчеловодство, охота и рыбная ловля. Бухтарминский мед превратился в настоящий бренд того времени, который каменщики вывозили на продажу по Иртышу в Западную Сибирь, а также в Цинский Китай. К концу XIX века они смогли приручить алтайских оленей (маралов) и стали их разводить, после чего за баснословные деньги продавали маральи рога китайцам. По мнению Ядринцева, освоение оленеводства стало беспрецедентной новацией каменщиков, не встречавшейся более в экономической истории русского крестьянства.

На помощь со стороны полиции они не рассчитывали: по свидетельству Ядринцева, имперское управление казахскими делами в Семипалатинске обычно вставало на сторону угонщиков. Сиберевед полагал, что бездействие администрации могло быть связано с тем, что казахи, вероятно, давали взятки русским чиновникам за решение в свою пользу.

Привычка каменщиков к порядочности в поступках и добросовестному труду, согласно ценностным установкам их веры, помогала устанавливать им отношения с автохтонами края. Бухтарминцы за долгие десятилетия пребывания в горах освоили местные языки, переняли многие алтайские обычаи и начали вступать в смешанные браки с местным населением. Со всеми автохтонами края они стремились выстроить максимально добрососедские отношения.

При этом в случае необходимости бухтарминцы могли дать вооруженный отпор угонщикам скота, в качестве которых часто выступали селившиеся поблизости казахские кланы. На помощь со стороны полиции они не рассчитывали: по свидетельству Ядринцева, имперское управление казахскими делами в Семипалатинске обычно вставало на сторону угонщиков. Сиберевед полагал, что бездействие администрации могло быть связано с тем, что казахи, вероятно, давали взятки русским чиновникам за решение в свою пользу.

Ядринцев протестовал против практиковавшейся до 1860-х годов политики императорского Кабинета, который даже в XIX веке всеми силами препятствовал новым волнам свободной миграции русских на Алтай. Сибирские областники, воодушевленные примером каменщиков, считали, что именно в вольной русской колонизации и свободном труде лежит залог грядущего расцвета Алтайского края и всей Сибири. Многие из них надеялись, что Сибирь в будущем станет «родной сестрой Америки», ведь Североамериканский континент также заселялся по преимуществу добровольными переселенцами.

По мысли областников, в сибирских землях со временем должен был произойти бум развития фермерского хозяйства, какой в XIX веке уже имел место на землях США — позднее Ленин назовет такой процесс «американским путем развития капитализма». В 1882 году в Лейпциге даже вышел русско-эмигрантский сборник «Алтай, будущая Калифорния России», в подготовке которого, возможно, принимали участие областники.

Финансовая состоятельность налагала свой отпечаток на их повседневность, делало ее более «высококультурной». Когда в 1826 году край каменщиков посетил профессор Дерптского университета Ледебур, он отмечал, что те, проживая в глуши, удивляли его своей опрятностью и даже щегольством.

Надежды на грядущие перспективы неизменно подпитывались зажиточностью бухтарминцев, богатевших за счет торговли с казахами и Китаем. Финансовая состоятельность налагала свой отпечаток на их повседневность, делало ее более «высококультурной». Когда в 1826 году край каменщиков посетил профессор Дерптского университета Ледебур, он отмечал, что те, проживая в глуши, удивляли его своей опрятностью и даже щегольством. Казакстанская экспедиция 1920-х годов также отмечала разительный контраст обеспеченного быта бухтарминцев по сравнению с обыкновенным русским крестьянским хозяйством — и это несмотря на то, что Гражданская война нанесла по всему строю экономики каменщиков ощутимый удар.

На практике оказалось, что именно ментальные и поведенческие установки бухтарминцев, на которые, как на залог успеха и процветания края, возлагали особые надежды Ядринцев с единомышленниками, спутали карты надеждам демократов-идеалистов. Когда в 1865 году правительство все же разрешило свободное переселение на Алтай, каменщики встретили чаемую областнической интеллигенцией «вольную русскую колонизацию» холодно и даже враждебно.

Алтайские староверы-старожилы, легко ладившие с иноязычными и инокультурными автохтонами края, встречали в штыки инициативных русских крестьян, перебиравшихся в их земли в поисках лучшей доли. Новоприбывшие воспринимались давно осевшими в алтайских долинах русскими горцами как непрошеные гости. Каменщикам казалось, что «новички» станут мешать им жить привычным укладом, будут привносить «свой устав в их монастырь». Залог устойчивости привычного образа жизни горцы видели в сохранении максимальной изолированности от остальных русских.

Залог устойчивости привычного образа жизни горцы видели в сохранении максимальной изолированности от остальных русских.

В отличие от зажиточных бухтарминцев, переселенцы-новоселы оставались бедны. Отношения между ними первыми и последними быстро превращались в противоречивое взаимодействие наемного работника и мелкого буржуа: старожилы Бухтармы часто нанимали новоприбывших в край на работы. Если пользоваться ленинской терминологией, то, вопреки теоретическим построениям и надеждам областников, ситуация на Алтае не стала чисто «американской». Скорее, она сочетала в себе недостатки «американского» и «прусского» путей развития экономики. (Для последнего была характерна жесткая эксплуатация дешевой рабочей силы и сохранение социальных последствий недавней феодальной практики — на Алтае, в частности, сказывалось наследие былого крепостнического прикрепления местных жителей к заводам).

Яблоком раздора между старожилами и пришельцами также служил тот факт, что большинство из новоприбывших были не староверами, а обыкновенными православными. Каменщики не были склонны оказывать новоселам поддержку. Несмотря на то, что между первыми и вторыми часто возникали трудовые отношения, каменщики держались от новоприбывших обособленно — по мнению бухтарминцев, те мешали им жить вольготно, как раньше. При всяком удобном случае старожилы Алтая старались выселить пришельцев подальше от своих земель.

Была ли алтайская общность каменщиков неким уникальным феноменом, ни на что более не похожим? Нет, на деле она представляется хоть и достаточно экзотическим, но все же подтверждением правила. Староверы с самого начала преследований со стороны российских властей стремились максимально изолироваться от внешнего мира, создавая скиты и пу́стыни (при этом изоляция не мешала им по практической необходимости вступать с внешним миром в экономические взаимоотношения).

Подобные общины возникали с самого начала церковного раскола: на реке Выг в Карелии, на Керженце под Нижним Новгородом и во многих других местах. Уже в 80-х годах XVII века появилась зарубежная слобода спасавшихся от репрессий царевны Софьи староверов на острове Ветка, в землях Речи Посполитой, а в XVIII веке старообрядцы-некрасовцы осели на дунайских территориях Османской империи. Неизменно староверы находили общий язык с местным населением и властями, легко адаптировались к новым природным условиям.

Помимо необходимости адаптации к условиям жизни во враждебном по отношению к ним государстве, староверы отличались гибкостью и адаптивностью мышления. Полулегальные условия существования породили в староверческой среде стремление переосмыслить религиозные основы своего социального бытия.

Предпринимательская активность бухтарминцев тоже не являлась чем-то из ряда вон выходящим. Когда нововведения в религиозно-административной политике Петра I обязали приверженцев староверия платить все налоги в двойном размере, перед теми встала острая необходимость поиска заработка. В результате среди последних резко растет прослойка купцов, а во второй половине XVIII века они начинают активно забирать в свои руки руководство староверческими общинами.

При этом, помимо необходимости адаптации к условиям жизни во враждебном по отношению к ним государстве, староверы отличались гибкостью и адаптивностью мышления. Полулегальные условия существования породили в староверческой среде стремление переосмыслить религиозные основы своего социального бытия. В результате они, в определенном роде, повторили путь протестантской мысли.

Из фундаментальной способности человека как существа и личности к адаптации неизбежно вытекает важное правило. Любое действие, цель которого — отнять у людей что-то важное, неизбежно наталкивается на противодействие. Это правило неизменно подтверждалось в истории Российской империи: когда субъектность человека нарушается, он всегда стремится ее восстановить. В ответ на усиление притеснений вспыхивали бунты и восстания, в ответ на излишнее вмешательство государства в духовную жизнь появлялись ее новые, неподконтрольные формы.

Созданная Петром I машина власти была одержима контролем над подданными, в том числе в области веры. Реформы Петра поставили под удар монашество, привели к почти полному исчезновению русских юродивых и серьезно подорвали церковную практику духовничества. Как ответ снизу на эти процессы, во второй половине XVIII века развивается внемонастырское старчество, но и любое проявление аскезы вне монастырских стен российские власти в меру возможностей старались ограничить. Когда-то, во времена Средневековья, католический Рим тоже стремился вовремя взять под свое крыло всякую мирскую инициативу во избежание появления ересей, но его опека все же была скорее поддерживающей, нежели удушающей.

Старообрядцы-беспоповцы оказались в общем тренде того времени. Живой пульс религиозной активности, как мог, сопротивлялся давящему его росту бюрократизации и контроля со стороны власти. Но особенный исторический опыт помог именно староверам оказаться психологически более подготовленными к таким ударам судьбы.

Старообрядцы-беспоповцы оказались в общем тренде того времени. Живой пульс религиозной активности, как мог, сопротивлялся давящему его росту бюрократизации и контроля со стороны власти. Но особенный исторический опыт помог именно староверам оказаться психологически более подготовленными к таким ударам судьбы. Давно отказавшись от священной иерархии и Таинств без урона для личного благочестия, беспоповцы превратили самих себя в «царственное священство» (вполне в духе посланий апостола Павла), сглаживая и даже стирая в своем сознании разницу между клириком и мирянином.

К тем же библейским источникам самостоятельного, внецерковного «возрастания в духе» для мирян двумя веками ранее апеллировали и европейские протестанты. Мартин Лютер считал, что в католической церкви спасение невозможно. Стало быть, любой мирянин должен спасаться личной аскезой (вне католических Таинств), основанной на добросовестном труде и самоконтроле. Кальвинизм и посткальвинистский пуританизм еще больше усилил идею личной аскезы и следования трудовому призванию.

Любое действие, цель которого — отнять у людей что-то важное, неизбежно наталкивается на противодействие.

Если добросовестный труд приносил работящему мирянину богатство, это рассматривалось как знак Божественного благословения. Прежняя католическая традиция, отталкиваясь от притчи Иисуса о богачах и игольном ушке, видела фундаментальное противоречие между личной обеспеченностью и благочестием. По мнению Макса Вебера, то, что протестантизм — это религиозно-психологическое противоречие устранял, внося новое содержание в идею аскезы и веры, во многом стимулировало рост капитализма в Европе и США.

В России происходил схожий процесс. Для староверия, отвергавшего «никонианские» церковь и иерархию, сакральное больше не ограничивалось порогом храма. Отныне вся жизнь могла интерпретироваться ими как Таинство, а добросовестный мирской труд — как аскеза и средство спасения. С начала XVIII века староверы-беспоповцы, прежде табуировавшие для себя предпринимательство и накопительство, стали считать честно нажитое денежное состояние «Богоданным». Одновременно с этим для них были чрезвычайно важны личное трудолюбие, бережливость и деловая добросовестность. Эти установки прекрасно способствовали росту богатства, а сплоченность купцов-старообрядцев и их неизменная порядочность в ведении бизнеса создали им потрясающую репутацию в деловом мире.

Многие исследователи справедливо видят именно в староверии самобытные истоки российского предпринимательства и капитализма.

В противоречие с аскезой богатство совсем не входило: капиталы были необходимы не для личного эгоистического наслаждения, а ради возможности оказать помощь единоверцам в трудных ситуациях. Более того, староверы рассматривали торговлю как путь борьбы в эсхатологической битве: «Купец-старообрядец, особенно в первом поколении, был истым верующим, который свято верил, что его деятельность "спасет его душу", так как является "богоугодной" и направлена на спасение от "антихристов" истинной веры».

Результатом снятия психологических и религиозных табу на обогащение, с одной стороны, и понимание добросовестного труда и личной инициативы как правомерной формы аскезы, с другой, привело к баснословному росту капиталов предпринимателей-староверов. Ко второй половине XIX века на это обратили внимание российские власти, с неприятным изумлением для себя отмечая, что купцы-староверы зачастую оказывались значительно более оборотистыми, чем их православные коллеги по цеху. Многие исследователи справедливо видят именно в староверии самобытные истоки российского предпринимательства и капитализма.