Русский фронтир: Освоение Алтая староверами. Часть I

Более ста лет назад немецкий социолог Макс Вебер выпустил свой знаменитый труд «Протестантская этика и дух капитализма». Вебер предположил, что существует глубокая связь между установками религии и развитием экономики, что капиталистический бум Нового времени хотя бы отчасти был связан с появлением в XVI веке новой этики протестантов. Глашатаи Реформации, Лютер и Кальвин, прославляли упорный труд и видели Божье благословение в заслуженном обогащении усердного труженика.

Вебер говорил не только об экономике: по его мнению, существует глубокая связь между ценностными установками и человеческим поведением. Подобный подход, вполне популярный в современной науке, используется в том числе в известном гуманитарном проекте «карты культурных ценностей» Рональда Инглхарта — в нем отслеживается связь между эволюцией сферы ценностей (от поколения к поколению) и социальными трансформациями в разных странах. Одним из важных факторов в таких трансформациях, как правило, является уровень личной самостоятельности и готовность к миграции. Это справедливо не только для современного общества, но и для зари Нового времени.

Там они надеялись начать новую жизнь вдали от религиозных гонений, освоившись на безвестных ранее клочках земли.

Европейская Реформация очень быстро стала подвергаться давлению, что привело к нарастанию военной напряженности по всей Европе. Протестанты были готовы дать бой за свои убеждения, а правители ряда земель поддержали их силой оружия. Сражения с прокатолическими силами (в ряде стран они быстро вылились в борьбу провинций против центральной власти) велись с особым ожесточением в Германии, во Франции и на Британских островах. Те, кто не видел дальнейших перспектив для борьбы, вынуждены были бежать в недоступные властям края. В 1620–1640 годах британские радикальные протестанты, пуритане (от английского слова purity — «чистота») совершили знаменитый исход из Европы в Северную Америку. Там они надеялись начать новую жизнь вдали от религиозных гонений, освоившись на безвестных ранее клочках земли. Просторы «Новой Англии» оказались краем со скудной почвой и суровыми зимами, но пуритане лишь благодарили Бога за ниспосланные испытания, которые не позволили им закоснеть в грехе и довольстве.

Всего через несколько десятилетий похожая ситуация возникла в России, когда противники церковных реформ патриарха Никона в 1667 году были преданы анафеме и заклеймены как еретики. В истории русской науки старообрядцев действительно часто сравнивали с протестантами Запада. Точек сходства действительно много, учитывая тот факт, что оба мощных религиозных течения были близки друг другу по времени возникновения, однако были и весьма существенные отличия. Для противников реформ Никона были менее характерны насильственные методы сопротивления, хотя, конечно, случалось и такое. Русские «религиозные диссиденты» предпочитали насилию бегство в необжитые места, как было заповедано еще Иисусом Христом в Евангелии: «тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; и кто в городе, выходи из него; и кто в окрестностях, не входи в него» (Лк. 21:21). Если же бегство от длани антихриста, воплощением которой становились гонители, казалось совсем невозможным, староверы решались на крайние меры и бежали уже из земной жизни, сжигая себя и единоверцев заживо.

Сибирь оказалась для России таким же фронтиром, каким в истории США был Дикий Запад. Незнакомые земли, полные опасностей, сулили удачливым смельчакам (например, тем, кто промышлял добычей пушнины) новые перспективы и возможность обогащения.

Еще одна важная разница заключалась в том, что в Германии или Франции союзниками Реформации стали региональные князья и аристократы, жаждавшие независимости от своих столиц. В России же, где старая знать была обескровлена опричниной и Смутой, а допустимый лимит активности для провинции постоянно урезался и контролировался Москвой, помощи ждать было неоткуда. Поэтому староверам, не желавшим запятнать себя примирением с «веком сим», оставалось только бежать. Сделать это можно было двумя путями — уйти через границу, либо отправиться на окраины страны. Например, в Карелию или в Сибирь.

Необжитые, удобные для бегства и почти дикие земли, в которых жизнь не течет по привычным законам, в истории Америки получили название фронтира (в переводе с английского frontier означает «пограничье»). Сибирь оказалась для России таким же фронтиром, каким в истории США был Дикий Запад. Незнакомые земли, полные опасностей, сулили удачливым смельчакам (например, тем, кто промышлял добычей пушнины) новые перспективы и возможность обогащения. Отчаянные русские промышленники на долгие годы углублялись в сибирские снега, чтобы впоследствии вернуться по другую сторону Урала обеспеченными на всю оставшуюся жизнь.

С самого начала проникновения русских за Уральский хребет этими перспективами заинтересовалось и царское правительство. В XVII веке сибирские территории казались царям клондайком с неиссякаемыми запасами пушнины — «мягкого золота», значимость которого в те годы сравнима с ценностью нефти для современной экономики. Даже восстановление страны после Смуты во многом шло за счет ресурсов Сибири. Закрепляя эти территории за собой, Москва отправляла за Урал все новые и новые экспедиции. В Сибири, как грибы после дождя, появлялись русские остроги-аванпосты. Местное население («инородцев», то есть не принадлежащих к «роду русскому») облагали своеобразной колониальной податью — ясаком (чаще всего его брали пушниной). Чтобы поддерживать власть царя над новыми подданными, из Европейской России в Сибирь направляли военных («служилых людей», от слова служба), священников и других необходимых специалистов. При этом многие из них либо отказывались ехать, либо вообще сбегали — в глухих сибирских лесах «оборвать концы» становилось проще простого.

Для государства неподконтрольность зауральских пространств быстро превратилась в источник проблем, но крестьянство увидело здесь возможности. С самого начала русского освоения Сибири, параллельно с колонизацией шло стихийное заселение необжитого края беглыми крестьянами. Первоначально Москва даже поощряла стихийную колонизацию, поскольку она создавала для метрополии социальную и культурную опору в сибирском крае.

После анафем 1667 года староверы тоже начали бежать за Урал, спасаясь от преследований. Правительство царевны Софьи Алексеевны, преследуя приверженцев «старой веры» еще активнее прежних царей (из-за участия последних в московских волнениях 1682 года, «хованщине»), в 1683 году поставило на сибирских трактах заставы, отрезая опальным диссидентам пути к бегству. В 1716 году Петр I отменил драконовские меры правительства Софьи против староверия. Взамен сторонники старых обрядов должны были участвовать в правительственных учетных «подушных» переписях («ревизиях») и выплачивать все налоги в двойном размере. Но на этом правительственные гонения отнюдь не закончились. В 1720-х годах под Нижним Новгородом были разгромлены сформировавшиеся там Керженские старообрядческие скиты, названные по местному топониму — реке Керженец. Тысячи беглецов направились после этого в пермские земли, а оттуда — на Урал и в Сибирь. Там их стали именовать «кержаками», по названию вышеупомянутой нижегородской реки. Староверческие беглецы сформировали значительную часть старейшего («старожильческого») русского населения Сибирского региона. Впоследствии именно кержаки составили костяк староверческого русского населения Алтая.

В XVIII веке империя начинает резко продвигаться на юг. Петр I был одержим идеей присвоить богатства «сибирского Эльдорадо», в роли которого выступали мифические залежи «яркендского золота». До царя дошел слух, что в районе Яркенда (ныне город в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая) на Амударье старатели в изобилии добывают золото. За ценным ресурсом были отправлены целых две экспедиции (1715 и 1720 годов), но они не смогли продвинуться дальше алтайских гор и озера Зайсан. Местные жители, воинственно настроенные джунгары, отказывались пропускать русские отряды дальше на юг. Русской администрации ничего не осталось, как закрепиться в южных районах Алтая (северные алтайцы приняли российское подданство еще в XVII веке). Именно там вскоре были найдены крупные залежи медной руды.

Отныне заводская территория управлялась Кабинетом Ее Императорского Величества. После этого все прежде свободное русское население Алтайского края было насильственно записано в горнорабочие.

В 1726 году промышленник Акинфий Демидов закладывает в этих краях Колыванский завод. Для организации процесса труда Демидов получил право принудительно прикреплять к своим предприятиям проживавших поблизости русских крестьян. Для охраны рудников и заводов правительство соорудило военные укрепления на Иртыше. Но Демидова ждало еще одно неожиданное открытие. Руды Алтая оказались полиметаллическими: помимо меди, в них содержались примеси серебра и золота. По законам империи частная добыча драгоценных металлов была запрещена, и незадолго до своей смерти (настигшей его в 1745 году) горнопромышленник уведомил о находках столицу.

Когда возможность масштабной добычи серебра подтвердилась, императрица Елизавета в 1747 году превратила алтайские владения демидовской корпоративной империи (и без того разделенной поровну между сыновьями-наследниками Акинфия после его смерти) в императорский домен — другими словами, в частную собственность монарха. Отныне заводская территория управлялась Кабинетом Ее Императорского Величества. После этого все прежде свободное русское население Алтайского края было насильственно записано в горнорабочие.

Любое действие всегда наталкивается на противодействие. Силовое прикрепление крестьян к заводам привело к новой волне побегов. Бежать приходилось в труднодоступные районы Алтайских гор. Горы стали «землей обетованной» для всех, ищущих лучшей доли — туда бежали староверы, солдаты-рекруты, приписанные к заводам крестьяне. Алтайские ущелья были богаты зверем и рыбой, более того, местным русским жителям они были давно и хорошо известны. К несчастью для Кабинета, значительная часть крестьянского населения Алтая оказалась старообрядцами (в терминологии гражданских и церковных властей того времени — «раскольниками», то есть виновниками церковного раскола). Для последних недоверие властям и бегство все еще оставались стандартной моделью взаимоотношений с государством. Давний знаток Алтая, писатель Г. Д. Гребенщиков отмечал: «В поисках потаенных мест для насаждения религиозного благочестия русские раскольники в виде калик перехожих, горбунчиков и звероловов появились в предгорьях Алтая задолго до известного горнопромышленника Демидова». По мнению исследовательницы Т. Мамсик, уже в 1720-х годах пришлые староверы стали осваивать бассейн реки Убы (приток Иртыша, ныне территория Казахстана). Позже они начали заселять юго-западную часть Алтайских гор.

Такая религиозная картина в регионе Алтая сохранялась не одну сотню лет. Протоиерей Д.Н. Беликов, описывая в начале ХХ века сибирское староверие, приводил данные из докладной записки местного священника, датированной 1865 годом: «Алтайский край почти сплошь раскольнический, православные, или, по раскольническому выражению, "мирские" составляют здесь редкость, но и они, если принадлежат к исконным сибирякам, заражены старообрядческой "закваской"».

В итоге насильственное прикрепление к заводам спровоцировало новый взрыв религиозной паники. Некоторые староверы сжигали себя, радикально отрешаясь от окончательно впавшего во зло мира. Большинство решались уйти в свободные от власти правительства земли.

Прикрепление крестьян к заводам производилось на основе введенных со времен Петра I «ревизий», то есть «подушных» переписей. Для своего времени они стали нововведением: фискальные службы впервые стали заносить в свои «картотеки» каждого налогоплательщика («душу», поэтому переписи были «подушные»), а не двор с хозяйством. У старообрядцев же благодаря этому возникал дополнительный повод для беспокойства. Традиционно в истории России численный учет жителей, а не дворов воспринимался как знак пришествия антихриста, который, согласно новозаветной Библии, будет ставить на каждого человека численную метку («печать»). Известно даже, что самого Петра многие староверы считали живым воплощением зла, царем-антихристом.

В итоге насильственное прикрепление к заводам спровоцировало новый взрыв религиозной паники. Некоторые староверы сжигали себя, радикально отрешаясь от окончательно впавшего во зло мира. Большинство решались уйти в свободные от власти правительства земли. Оказавшись в недоступных извне глухих ущельях Алтая, они формировали небольшие поселения по несколько дворов. Традиционно в древнерусском языке горы обозначались понятием «Камень» — так называли не только Алтай, но и Уральский хребет. Именно поэтому общины беглецов-горцев получили именование «каменщиков».

Социальный состав общин был довольно пестрым. Грамотные староверы неизменно становились их организационным ядром, пользуясь особым уважением у остальных. Однако, по свидетельствам писателей и исследователей тех лет, многие искали среди скал не столько чистой веры, сколько освобождения от неволи. В горах можно было легко избежать рекрутчины, каторжных или заводских работ, угрозы наказания за совершенное преступление. Изобилие природных ресурсов позволяло беглецам заниматься ловлей рыбы и диких зверей.

Фольклорист и историк XIX века Степан Гуляев отмечал: основной чертой сообщества каменщиков (бухтарминцев, по названию реки Бухтармы) было желание устроить себе «жизнь, не ограниченную надзором власти». Ученые того времени, как правило, сходились во мнении, что жизнь русских горцев была организована на стихийно-анархических началах, подобно свободным коммунам, о которых грезил Бакунин. Сибирский историк-областник Георгий Потанин называл горное сообщество «республикой русского духа» (областничество — демократическое течение в общественной мысли Сибири XIX века, выступавшее за пересмотр статуса края в составе России и предоставление ему прав автономии).

Для этого имелись все основания, ведь самоуправление каменщиков строилось на демократической основе. Известно, что касавшиеся всех общинников вопросы решались на местных сходах, на них же путем выборов утверждали ответственных за решение значимых проблем (например, по делам торговли). Дополнительным вкладом в копилку алтайского демократизма и анархизма служило то, что большинство каменщиков по религиозным убеждениям оказались староверами-беспоповцами, то есть практиковали старый обряд без участия священнической иерархии. Ряд советских историков напрямую возводили каменщиков к староверческому крестьянству севернорусских (поморских) волостей, в которых должна была сохраниться память о древних вечевых традициях Новгородской республики.

Когда некое сообщество живет в постоянной готовности к сопротивлению и преследованию, оно по необходимости учится приспосабливаться.

Алтайские беглецы достаточно быстро адаптировались к жизни в горных условиях. Сравнительная легкость адаптации во многом объясняется старообрядческим менталитетом: когда некое сообщество живет в постоянной готовности к сопротивлению и преследованию, оно по необходимости учится приспосабливаться. Проживая в горных ущельях небольшими поселками по 3-5 дворов, каменщики умудрялись строить мельницы и распахивать пашню в пригодных для этого местах. Промышляя охотой на зверя и рыбной ловлей, все необходимое для хозяйства они получали через торговлю пушниной с соседними народами (алтайцами, казахами, китайцами). С течением времени хлебопашество в горском хозяйстве стало даже теснить охотничий промысел. Хозяйственная жизнь в сложных условиях гор по необходимости была организована на началах коллективной взаимопомощи. Бухтарминцы старались помогать общинникам, попавшим в бедственное положение, поскольку благополучие всех для них напрямую зависело от благополучия каждого.

Русская администрация Алтая пыталась отправлять экспедиции на поимку беглецов. Но казачьи отряды чаще всего возвращались из экспедиций в горы ни с чем (каменщики гораздо лучше ориентировались на местности и легко прятались), вынужденные ограничиться разорением их домов и пашен. Те, в свою очередь, переселялись в еще более труднодоступные ущелья по верхнему течению местных рек.

Естественным образом экономика алтайских беглецов-староверов становилась предпринимательской. Очень быстро они начали торговать с соседями (китайцами, казахами, русскими), чтобы получать от них необходимые в хозяйстве товары. Уже в XIX веке, исследуя хозяйство бухтарминцев, знаменитый областник и сибиревед Николай Ядринцев отмечал их выдающиеся предпринимательские способности.

Продержаться в вожделенной свободной изоляции бухтарминцы смогли в течение полувека. Горные алтайцы приняли подданство Российской империи еще в 1756 году, спасаясь от истребления со стороны добивавших джунгар армий империи Цин. Таким образом, Кабинет продвигался все глубже в горы, разведывая все более отдаленные районы и закладывая в них рудники и прииски. Скрываться от российских властей для каменщиков становилось труднее, а накануне 1790-х годов их деревни поразил трехлетний неурожай и голод.

Оказавшись в кризисном положении, бухтарминцы обратились с просьбой о подданстве к китайско-маньчжурскому императору, но получили отказ. В итоге в 1791 году они были вынуждены начать переговоры с российскими властями. Правительство царствовавшей в те годы Екатерины II отличалось значительной веротерпимостью, в том числе в отношении староверов. Императрица проводила политику «собирания» бежавших из России старообрядцев обратно в отечество. В итоге бухтарминцы были помилованы и приняты в подданство империи на своих, льготных условиях — как ясачные инородцы. Это означало, что по закону на них не распространялись общеимперские крестьянские повинности. Отдать их на завод или в солдаты власти не имели права.