Еще месяц в Музейном Центре «Площадь Мира» продлится выставка красноярской художницы Леры Тыняной, дебютировавшей в этом феврале со своей первой персоналкой. Причем весьма успешно — работы привлекли внимание, несмотря на простоту сюжетов. Лера рисует местных граффитистов, иногда делает портреты медийных личностей, но в основном просто знакомых. Всех объединяет одна деталь — золотой нимб над головой. Лера небрежно смешивает светское и сакральное, прошлое и настоящее — парень с плотно забитым торсом примеряет образ святого, и такие контрасты сперва озадачивают. Непонятно, то ли это вызов, то ли просто стремление прослыть эпатажной. Как ни странно, провокация тут не имеет особого значения, а вот христианские мотивы играют ключевую роль.
Хотя Лера росла в религиозной среде — верующими были и родители, и родственники, и соседи в родной деревне — первым серьезным разочарованием стало именно разочарование в вере. Однако любимые религиозные символы — иконы — не только не обесценились, но даже помогли все переосмыслить. Только в немного иной плоскости. Мораль этой истории мы бы сформулировали так — не стоит спешить прощаться с прошлым, пусть и болезненным. Кажущийся бесполезным и даже негативным опыт неожиданно может стать ценным ресурсом. Особенно, если включить фантазию. Интервью взяла арт-критик и куратор Музейного Центра «Площадь Мира» Оксана Будулак.
Родители сразу взялись за голову: «Умрешь бомжом!»
Кто ты по образованию?
Градостроитель, закончила архитектурный институт.
То есть должна строить дома?
Дома, города, микрорайоны. А еще ходить, как Варламов, и говорить: «Вы что?! Пандус не по ГОСТу! Недоступная среда для инвалидов!»
Такой архитектор-урбанист?
Именно.
Но занимаешься другим. Почему забила на специальность?
Неинтересно. Я выросла в глухой деревне с населением в тысячу человек — село Тюльково. Жила в жесткой изоляции. Когда закончила школу, профессию выбрала такую, чтобы мама с папой сказали: «Ладно, это выглядит серьезно».
Когда училась, думала о живописи?
Да, но не представляла, как могу себя в этом реализовать. Художников видела в двух контекстах: либо признанными после смерти страдальцами, либо в парке — рисующими шаржи. «Ладно, — сказала я как-то. — Тоже хочу так». Родители сразу взялись за голову: «Умрешь бомжом!» Повторяли, что рисовать нельзя, но я продолжала. И дорисовалась.
Я просто бесконечно потребляю контент. А потом спрашиваю себя: «Я так смогу?» И либо проваливаюсь, либо могу.
Давно ты рисуешь?
Как только впервые карандаш в руку дали — лет с двух может. Но всегда относилась к этому занятию несерьезно, рисунки никогда не заканчивала. Роста не было, потому что не у кого было учиться, не на что смотреть. В 2012 году я переехала в Красноярск, а в 2015-м мне под руку попали холсты, и я нарисовала свою первую картину. Первый раз я попробовала закончить работу, и у меня получилось. Показала ее тогда другу Семену, а полгода спустя он рассказал обо мне Ване Санникову, когда тот искал художников для выставки «Флаг в Руки» (работы красноярских художников кураторы поместили на заброшенные доски почета среди гаражей между улицами Ленина и Ады Лебедевой — Прим.Ред.). Мы связались, я скинула всю ерунду, которая у меня была, и Ваня сказал делать. Я никогда в руки не брала полутораметровый формат, а тут с ходу на адреналине запилила две фанеры. Мою картину тогда с выставки украли, и почему-то всем это стало интересно. Потом мне самой стало любопытно — тогда я и начала рисовать всерьез.
Силуэты и светотень у тебя уверенные. В целом картины выглядят так, будто ты знаешь основы.
Просто я постоянно исследую среду. В Instagram подписана, наверное, на всех современных художников, какие только есть, и много времени трачу, изучая их работы. Смотрю на YouTube, как другие рисуют, читаю об искусстве. Мне нравится и графика, и digital иллюстрация — я просто бесконечно потребляю контент. А потом спрашиваю себя: «Я так смогу?» И либо проваливаюсь, либо могу.
В детстве я рисовала на спичечных коробках Деву Марию, хотела стать иконописцем или уйти в монастырь.
Почему выбрала такую аскетичную гамму — черно-белую?
Когда мне впервые действительно приспичило порисовать, у меня была только черная, белая и золотая краски. Мне с ними оказалось комфортно — не люблю ударяться в яркие цвета, потому что они дают слишком много контекста и настроения. Черный и белый воплощают бытие и небытие, а золотой выполняет декоративную функцию. Это сильный акцент — с его помощью можно изменить композицию. К тому же я всегда любила иконопись, где золотой используется для выделения значимых элементов вроде букв, ауры, сущности или душ, а также символизирует нереальность изображаемого мира.
Вообще, у меня верующая православная семья, а сама деревня Тюльково, откуда я родом, представляет собой закрытое общество, чем-то напоминающее феодальное — где есть лендлорд, а остальные на него работают. Мой отец руководит фермерским бизнесом, разводит лошадей — параллельно строит жилье людям, работающим на предприятии, руководил строительством местной церкви. Мама — супер-религиозный и закрытый человек, на общественных началах следит в церкви за порядком.
Тебя заставляют ходить в церковь?
В детстве меня крестили, и да, иногда заставляют ходить в Тюльково, когда приезжаю. Ключи от церкви хранятся у мамы, и раньше я там даже пела, потому что акустика крутая. Всякие православные песни — все были довольны.
Как твои работы соотносятся с иконами и православной живописью?
До определенного возраста я была очень религиозной — в детстве рисовала на спичечных коробках Деву Марию, хотела стать иконописцем или уйти в монастырь. Потом разочаровалась, стала атеисткой — дома, конечно, был скандал. Когда мама увидела мои картины, то отнесла их священнику. Они там договорились до того, что это кощунство, грех, меня посадят. Родители запаниковали, назвали меня сатанисткой и потребовали все сжечь. Причем это были добрые работы: зажигалка, портрет друга. Только черно-белые, но все почему-то в ужасе от того, что они черно-белые. Я вот думаю — ребята, вас же не пугают черно-белые фотографии?
Там была религиозная атрибутика?
Нимбы. Я еще пыталась доказать, что нимбы — это не приватизированная христианством ценность. Изображение нимба известно с языческих времен и присутствует в разных монотеистических культурах. Но меня никто не слушал — люди защищают свои ценности.
Родители и сейчас негативно относятся к твоему творчеству?
Да, но мы помирились. Теперь между нами действует молчаливая договоренность — я рассказываю о своих достижениях, но никогда не показываю работы.
Я не предлагаю людям молиться, я предлагаю искать.
Я не пытаюсь пацана с района уравнять с апостолом Петром. Я хочу сказать, что в нем тоже есть божественное. Божественность не только в чуваках в странных тряпках, которые умерли тысячу лет назад.
Золотое очерчивает то, на что нужно смотреть сперва, как бы говорит: «Смотри, здесь важно это».
Именно та же смысловая нагрузка, что и в иконах. Я придаю важность тому, что заключаю в окружность. У меня есть портрет Насти Федоровой — она изображена со звездой во лбу, на Че Гевару похожа. Такая немножко партизанская девочка. Так я подчеркиваю, что это история про лидерство и стремление изменить ситуацию. В общем, из меня вышла вся иконописная эстетика. Она еще прослеживается, но номинально.
Почему не использовать вместо золотого другой цвет?
Золотой и черно-белые оттенки — это мои внутренние рамки. Они меня не ограничивают, но задают направление.
Золотой обод вызывает самую банальную бытовую ассоциацию — икона. Тогда сразу кажется, что ты боготворишь своего персонажа — например, пацана с района в наколках и с сигой. Так задумывалось?
Не совсем. Я не пытаюсь пацана с района уравнять с апостолом Петром. Я хочу сказать, что в нем тоже есть божественное. Божественность не только в чуваках в странных тряпках, которые умерли тысячу лет назад. Мало кто вообще читал священное писание и знает, кто эти люди — святые стали мифологией. Я предлагаю искать божественное в тех, кто нас окружает: в художниках, обычных людях и даже в этих вот чуваках с района, которые только алфавит и знают. Смотришь на них иногда и думаешь: «Блин, вот божье создание юродивое».
Я не люблю конструкт мучеников. Она сама на себя все это взяла и знала, что делала. Я не за идолопоклонство, а за то, чтобы обращать внимание и думать. Я не предлагаю людям молиться, я предлагаю искать.
Все персонажи твоих картин реальные, некоторые к тому же медиа-персоны. По какому принципу ты их выбираешь?
Трушность. Они настоящие, у них свой путь, свои жизненные установки. Если бы я решила удариться в медиа-персоны, то нарисовала бы Ic3peak или Элджея, чьи концерты запрещают. Но нет. Они крутые, но не тру.
Почему Надя Толоконникова и Хаски тру?
Хаски — его лирика настоящая. В ней он чувствуется: он знает, о чем говорит, и почему это надо сложить именно в такие словоформы. А Толоконникова — я восхищаюсь ей. Ее умом, стойкостью, способностью вселять веру в то, что все преодолимо. При этом она может быть агрессивной, выдает жесткие лозунги в интервью — мне кажется, это человек, способный на поступок.
То, что она сделала — концерт в церкви — это жесткая критика современной религии. А некоторые ее высказывания и поведение не только антирелигиозны, но и аморальны. Объясни, в чем тут ценность? Потому что очень многие люди будут спрашивать, какого хрена.
Мораль очень подвижна, тем более религиозная. А ее поведение в жизни меня не касается. Понимаешь, мое творчество — оно субъективное. Я просто раздаю наклейки — вот тебе нимб, вот тебе и тебе — и ей досталось. Если честно, она просто меня поразила, когда в каком-то интервью рассказывала про свое становление. Не было каких-то там особых золотых условий, она просто выбрала такой путь — это не про мораль.
То есть ты сакрализиуешь ее путь? Она для тебя вроде святой? Мученица?
Нет. Я не люблю конструкт мучеников. Она сама на себя все это взяла и знала, что делала. Я не за идолопоклонство, а за то, чтобы обращать внимание и думать. Я не предлагаю людям молиться, я предлагаю искать.
И не важно, растает сугроб или кто-то на него опорожнится.
Почему ты выделяешь граффитистов?
Потому что стрит-арт — необузданное искусство. Я всего однажды нарисовала граффити, а дальше не пошло. Каждый раз думаю: «Блин, насрут, наплюют... Нет, я не смогу это пережить». А другие могут. Есть художники, рисующие баллонами на снегу какие-то сложные произведения — и не важно, растает сугроб или кто-то на него опорожнится. Бесстрашие перед вечностью и хаосом жизни.
Думаешь, поэтому в картинах больше смысла — потому что они сохраннее?
Я не считаю стрит-арт бессмысленнее классического изобразительного искусства. Монументальность — как плевок в вечность. Ты пытаешься создать долгоиграющее произведение, и значит оно не должно терять актуальность. Стрит-арт может быть и монументальным, и актуальным очень долго, при этом он реакционный.
А ты не про реакцию?
Я не про реакцию. Я замедленная такая рептильная сущность, которая очень долго переваривает. Меня можно напугать сейчас, а я закричу только через неделю. И чем сложнее в исполнении картины я рисую, чем дольше вынашиваю какие-то темы, тем сложнее принять то, что холст не получился. А такое бывает.
Граффитисты — смельчаки, а ребята с наколками чем ценны?
Каждая татуировка — это послание человечеству или самому себе. Ты себя как стену используешь, как флаг, как лозунг. Если активно демонстрируешь наколки, то это такой «над-стрит-арт».
Но стрит-арт реакционный, а здесь в чем посыл?
Тут твой рисунок живет, сколько ты живешь. Сколько ты бегаешь по земле, столько он и будет нести свое послание.
Полицейский — это персонаж, который заставляет твое сердечко биться быстрее.
Серия, в которой изображены зажигалка, бутылка и таблетки с наушниками — это обращение к остросоциальным темам? Люди, хватит бухать или...?
Сколько бы я ни кричала, я не смогу заставить людей не бухать. Я сама пью. Просто пытаюсь показать, что это есть вокруг нас, и не стоит это отрицать. Хватит уже говорить о том, что «пить, курить вредно». Мы все пьем, курим — примите это, это часть человека. Да, это несет разрушение. Все — яд, все — лекарство.
Расскажи про ментов: почему столько внимания к этим ребятам в серой форме?
Потому что мы в полицейском государстве живем. Вообще менты — это же просто очень важные фигуры, и я бы не стала их как какую-то темную силу обозначать. Они люди такие же, как и мы. Вот мы живем в полицейском государстве, и полицейский — это персонаж, который заставляет твое сердечко биться быстрее, когда он рядом с тобой. Как с таблетками, наркотиками и алкоголем — это просто есть.
Ты не обожествляешь, не подчеркиваешь их какую-то особую важность?
Ну, есть в этом какая-то романтика, есть что-то высокое и что-то страшное. Это игра смыслов — все можно романтизировать, все можно сакрализировать. Помню исследование: эпилептикам показывали религиозные изображения и обычные, затем смотрели на активность мозга. Обычные картинки вызывали нормальную реакцию, религиозные вызывали возбуждение, похожее на сексуальное. Просто вспышка в мозге. Ведь все зависит от того, кто смотрит. Есть люди, которые идут в церковь за тем, чтобы возвыситься, приблизиться к Богу, что-то почувствовать, есть те, кто стал атеистом, как я, потому что Бог пугает. Кто-то с неба на меня смотрит, судит меня, а я — маленький червь.
С ментами та же история. Изображено так, как изображено, потому что я могу так, и не могу по-другому. И уже от зрителя зависит: он будет бояться, романтизировать или испытает возбуждение.
Это игра смыслов — все можно романтизировать, все можно сакрализировать. Изображено так, как изображено, потому что я могу так, и не могу по-другому. И уже от зрителя зависит: он будет бояться, романтизировать или испытает возбуждение.
Мне скажешь слово «Бог», и я сразу: «Где? Покажите!»
Какая тебе школа больше нравится: греческая, византийская?
Я вообще греков люблю. В России общепринятой считается византийская школа, но она привела иконопись к примитивности, а греки стремились к реалистичности. Русские иконописцы начали рисовать лубки, но не стали развиваться, остановились.
Сейчас говорят о том, что за 2010-е годы сформировалась новая школа русской иконописи. Зрелая и цельная, с собственным стилем, десяткой сильных мастеров. Если бы тебе предложили поучиться писать иконы, ты бы пошла?
Да, определенно. Я видела современные религиозные изображения, и все они, насколько я поняла, были написаны русскими. Выглядели местами брутально, местами откровенно жестко, но эти изображения страданий на пределе цепляли.
Цепляли как верующего или как живописца?
Наверное, как живописца, который любит сакральные изображения. Я люблю именно такую мифологему. Я как эти эпилептики — мне скажешь слово «Бог», и я сразу: «Где? Покажите!»
А католическая живопись?
В католичестве люблю готическую архитектуру — это мой фетиш еще со времен учебы в институте. Даже набила на животе архитектурный элемент — арку декорированную. В целом религиозная архитектура самая впечатляющая, потому что люди долго вкладывали деньги и потенциал именно в веру.
Какие элементы выделяешь в готической архитектуре?
Мне нравится сводчатая форма: ее масштабы, декорированность на пределе. Люблю арки, украшенные изображениями королей, их отцов, праотцов и прапраотцов. Люблю несуществующих животных, которые смотрят на тебя, а во время дождя у них изо рта вода течет. И арочные окна — это, наверное, самая показательная содержательная часть, потому что там достаточно именно инженерной формы, композиции.
Я не хочу заигрывать со зрителем, но поиграть не против.
Расскажи про двуликую картину.
Я рисовала ее в большом эмоциональном потрясении и плохо осознавала. Там много всего намешано, но прежде всего она про то, как человек переживает травму. С одной стороны — открытый взгляд, поднятый подбородок. С другой — усталые глаза и сигарета. Наша внешняя часть и внутренняя. Рука сломана, потому что внешняя часть — защитник. Это довольно языческая картина — если вспомнить Януса (двуликий бог в древнеримской мифологии — Прим.Ред.), появится контекст. Янус — бог начинаний. С этой картины началась подготовка к моей выставке. С ней я поняла, что такое сублимация, по-настоящему захотела заниматься творчеством.
Почему твоя выставка называется «Три семерки»?
Потому что сложно придумать к черно-белым изображениям с нимбами заголовок, который не будет отсылать к христианству.
Можно было оставить без названия.
Без названия не хотелось, а три семерки — символ, который каждого к чему-то отошлет: либо к игровым автоматам, либо к портвейну, либо к кабалистическому числу — выбирай смысл, который хочешь.
Есть в этом какой-то игровой подтекст.
Да. Я не хочу заигрывать со зрителем, но поиграть не против.
Знаешь, что будет дальше?
Дальше портретная живопись. Может все-таки попробую другой цвет, не золотой.
Будешь дальше развивать символическую историю, связанную с сакрализацией простых людей?
Нет, надоело. Сейчас хочу больше человечности — в абстрактный реализм, например, уйти. И в antropo — мне нравится изображать человека, человеческую душу, говорить о личности.
7118
08 Апреля 2019
Материалы по теме